Да окоп у смерти на краю…

Снова сердце рвется

К вам, родные хлопцы,

В молодость армейскую мою.

А вот говорит о Родине, на которую за последнее время вылито столько грязи и яда, но у нее, дочери родной страны, чувство к ней – самое трепетное и нежное:

Только вдумайся, вслушайся

В имя «Россия»!

В нем и росы, и синь,

И сиянье, и сила.

Я бы только одно у судьбы попросила —

Чтобы снова враги не пошли на Россию.

И все же полностью удержаться на тверди привычных опор, которые до сих пор были непоколебимо надежными, ей не удалось. Подумать только, даже ей (пусть ненадолго, пусть неглубоко, однако…) сумели-таки тогда внушить, что жизнь прожита «не так». Что чуть ли не все наше семидесятилетнее советское прошлое – ошибка. Что необходимо прошлое – перечеркнуть.

О, для нее такое не просто, слишком не просто! Вы послушайте:

Живых в душе не осталось мест —

Была, как и все, слепа я.

А все-таки надо на прошлом —

Крест,

Иначе мы все пропали.

Иначе всех изведет тоска,

Как дуло черное у виска.

Это сперва она написала. Вроде бы решительно и твердо. Однозначно вроде. И вдруг, тут же, – наперекор себе:

Но даже злейшему я врагу

Не стану желать такое:

И крест поставить я не могу,

И жить не могу с тоскою…

Она мучилась. Она хотела, чтобы стало лучше. Не ей только – всем. Ради этого (с искренними надеждами!) пришла в избранный на новой основе Верховный Совет СССР. Но как передать то сложнейшее переплетение радости и досады, эпизодического удовлетворения и какого-то обвального негодования, которые слышались мне в ее признаниях этого времени?

Наверное, высшая точка сложного душевного процесса – ее решение выйти из Верховного Совета, о чем она стала говорить, когда решение только-только у нее обозначилось.

– Я не могу больше, понимаете, не могу! – говорила она даже с каким-то не свойственным ей надрывом. – Ну зачем я там? Что могу сделать? Какой толк от всей нашей говорильни, если ни на что в жизни она, по существу, не влияет и все идет себе своим чередом?…

Честный максимализм, а точнее, максимализм честности позвал ее в августе 91-го к «Белому дому»? Она рванулась туда не как некоторые «предприниматели» – защищать свое нажитое, или попросту наворованное. Она, как и тогда, в 41-м, шла защищать идею справедливости и добра, которая казалась ей воплощенной в новой российской власти. По крайней мере она после объясняла мне примерно так.

И об этом была ее поэма, написанная под свежим впечатлением от событий. И о том же – последняя статья в «Правде», которая называлась «В двух измереньях». Два измеренья жизни и времени, в которых она жила: военное и сегодняшнее. А в связи с тремя днями, проведенными у «Белого дома», вспомнились ей слова популярной лирической песни: «Три счастливых дня было у меня…»

Пригрезилось, показалось. Теперь, в сборнике «Мир до невозможности запутан…», читаю:

И в смертной, должно, истоме

Увижу сквозь слезы вдруг

Студенточек в «Белом доме»

В кругу фронтовых подруг.

«Белый дом» не 93-го, а 91-го года. Обманулась! Как многие, обманулась она…

Но сильным и высоким оказался в те дни ее душевный подъем. В чем-то она почувствовала себя снова девчонкой военных лет. Романтика: костры, греющиеся вокруг них парни с девчатами, дух обороны… Можно ее понять, вырвавшуюся из будничной прозы жизни к рискованному и возвышенному, как ей представилось, – освещенному идеей свободы.

Но… буквально за несколько недель переживает разочарование тем, чем, кажется, только что была всепоглощающе очарована. Я не считаю тех недель и не знаю по дням и часам, как происходил в ней труднейший процесс пересмотра и переоценки переломного августа. Охлаждающее отрезвление. Невидимым был он и для ее близких.

Уже когда шла в газету ее последняя статья, посвященная во многом августовским событиям, она стала говорить, что «как-то не так» оборачивается все вокруг.

– Скверно. А я думала, что будет просвет.

Тогда же очередное свое стихотворение начала так: «Безумно страшно за Россию»…

А вскоре родятся и самые исповедальные, прощальные ее строки:

Ухожу, нету сил.

Лишь издали

(Все ж крещеная!)

Помолюсь

За таких, как вы, —

За избранных

Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос

Россия,

Не могу, не хочу смотреть!

… Терпеть не в силах. Если это человек, вытерпевший самую страшную войну, то как же ему должно быть плохо, как тяжко!

Юлия Владимировна еще многого не увидела и не узнала. Через две недели после ее ухода из жизни будет подписан акт об уничтожении Советского Союза. Полвека спустя после нападения Гитлера на нашу страну осуществится наконец заветная его мечта, чего ценой миллионов жизней не допустило поколение нынешних 75-летних.

… Но для нас жизнь продолжается. Мы видим, какая она. Какая горькая для миллионов в своей нищете, а еще горше – в нестерпимом лицемерии, фальши.

По отношению к ветеранам лицемерие режима самое издевательское! Получать поздравления с годовщиной Победы от того, кто принес Отечеству невиданное в истории поражение. Слушать лестные речи тех, кто еще недавно организовывал избиение фронтовиков дубинками. Можно ли вообразить что-нибудь более кощунственное?

Старики не злопамятны и отзывчивы даже на малость добра. Но есть такое, что, я думаю, забывать нельзя. Ведь это для стариков придуманы были наиболее оскорбительные клички, потому что многие из них не желали и не желают принимать этот строй и эту власть. «Совки» – кажется, среди кличек предел изящества. А вот как величал ветеранов, не поддерживавших Ельцина во время президентских выборов 1996 года, обозреватель «Московского комсомольца» в агитационной радиопрограмме: «Эти сумасшедшие бабульки и дедульки, выжившие из ума, по которым психлечебницы плачут…» Вот вам – о поколении Друниной и ее товарищей.

Сегодня, правда, вовсю заигрывают со стариками. Как же – потенциальный «электорат». Однако с трудом сдерживают презрение, пренебрежение, неприязнь, сообщая, например, что в «рейтингах» за возможного кандидата в президенты от коммунистов – много людей пожилого возраста. Будто пожилой возраст сам по себе колоссальный недостаток! И будто не эти пожилые люди создали все, что за последние годы им удалось разворовать и что еще есть в нашей стране, чем она может при смене курса себя восстановить, а в годину новой опасности – защитить.

Воздается каждому по делам его. Я верю: воздастся! Героям – вечная слава, предателям и убийцам – вечный позор. Так будет. Так обязательно должно быть.