понимал, что к Дине приехала очередная порция несчастья, и дарил ей сочувственный взгляд поверх очков, будто говоря: «Опять не повезло? Да провались они». Дине нравились привратники Пейль-Холла. Они знали, когда нужно сунуть человеку носовой платок, а когда сделать вид, что ничего не происходит.

Она подумала, что следует начать «вскрытие трупа» – рассмотреть последний отвергнутый рассказ, который сейчас томится у нее в сумке вместе с половиной романа. Даже имя на возвратном конверте выглядело неподходящим. Писателей так не зовут. «Бернардина Уолл». Можно ли придумать менее подходящую фамилию для писателя? – спросила она себя. Никаких ассоциаций, кроме Уолл-стрит. Почему она не может носить фамилию Мейнелл, как бабушка Мэделайн, и тетя Виола, и прабабушка Элис, которая чуть не получила звание поэта-лауреата, причем дважды!

Тут Дина не могла не подумать, что если тебя дважды обошли таким званием, это хуже, чем если бы тебя вовсе не заметили, – вариант, который она болезненно чувствует на своей шкуре. Правда, Элис Мейнелл, вероятно, не обижалась на это так, как обиделась бы сама Дина. По воспоминаниям всех старших родственников, Элис была «смиренная душа» без капли эгоизма и самомнения. А вот Дина, еще не заработавшая право на самомнение в силу полного отсутствия таланта и положения в обществе, страдает также полным отсутствием смирения и, более того, не хочет смиряться. Она хочет видеть, делать, чувствовать. Жить, а не тихонечко удаляться от жизни.

Она недоумевала: почему каждое поколение непременно провозглашает чрезвычайно помпезно, что все его надежды – на следующее поколение, и передает эстафету, но слабо, почти безжизненно. И через несколько десятилетий очередное поколение делает то же самое. Что в этом хорошего? Скудость характера и скудость фантазии.

Ей двадцать лет, и, конечно, она ходит на тусовки, как же иначе, но ей невыносимо думать, что придется стоять и улыбаться на очередном приеме в саду, который даже вечеринкой назвать нельзя. Все, как мыши, гложут сэндвичи без корки, а потом пишут благодарственные записочки, в которых отчаянно врут, утверждая, что получили колоссальное удовольствие. Коктейли у ее родителей еще хуже – там все стоят, потягивая крохотными глотками херес, и что-то невнятно бормочут.

Неужто и впрямь придется ждать еще двадцать лет, чтобы в ее жизни и на ее страницах наконец появилось что-нибудь важное? А до тех пор быть бодрой служанкой при всех остальных, тайно копя «мудрость» – лишь для того, чтобы через двадцать лет услышать, что ее поезд ушел? Поезд, о существовании которого она даже не знала.

Но она не может себя обманывать. Проблема существует, и эта проблема – она сама. У нее слишком страстная натура. Иногда общество других людей казалось ей пресным настолько, что наводило сон. Но почти все окружающие вроде бы вполне довольны жизнью. Что же не так с ней самой?

Она решила, что лишь дети подлинно знают, в чем смысл жизни. Ребенком в лесах Грейтэма и Рэкхэма она знала, что значит быть живой внутри, и твердо решила этого не забыть. Некоторые старики тоже помнят. Бабушка, Мэделайн, которая сейчас ждет ее в Уинборне, определенно помнит. В ней живет шаловливость, непочтительность, неподвластная возрасту.

Однако Дина до сих пор вела вполне чинное и счастливое, но очень тепличное существование. До семи лет она жила в Уинборне с бабушкой; потом в монастырской школе в Бейзуотере; а сейчас – в Ньюнэм-колледже в Кембридже. Самым познавательным опытом в своей жизни она обязана животным Грейтэма – как диким, так и домашним: они гнездились, спаривались, несли яйца, резвились, рожали и умирали в стойлах, лесах и полях.

Вокруг Уинборна местные жители до сих пор по весне выводили торжественной процессией быков и жеребцов в парадных сбруях с красными лентами и колокольчиками, на ежегодный ритуал случки. Все, кто жил по соседству – от усадьбы до скромной сторожки, – выходили, выстраивались вдоль дороги, хлопали в ладоши и приветственно кричали. Иногда после прохода самца-производителя люди поднимали бокалы или стреляли в воздух из старого револьвера. Бык или жеребец, медленно шествуя, фыркал и рыл землю копытом, под ленточками и колокольчиками на гладких боках перекатывались волны мускулов, а под брюхом тяжело болталась оснастка.

В последние годы, если выпадало навещать бабушку на весенних каникулах посреди пасхального триместра, Дина все острее сознавала, что «отстает». Она прекрасно знала, что девочки из Грейтэма, с которыми она играла в детстве, в годы войны, уже обзавелись «парнями» и мужьями. Кое-кто – и детьми. И уж наверняка Дина последняя из них осталась девственницей. Ей казалось, что даже Дева Мария на табличке у входа в Хлев-Холл последнее время глядит на нее с жалостью.

В Пейль-Холл, общежитие их чисто женского колледжа в Кембридже, вечно проникали контрабандой мальчишки. Основными транспортными артериями служили водосточные трубы. Но самой Дине так ни разу и не хватило азарта или соблазна, чтобы рискнуть – даже на третьем курсе, когда всякая уважающая себя студентка Ньюнэма уже успевала узнать, что к чему. Что, если ее выпрут? Отправят домой? Отец будет в ярости, а мать глубоко разочарована. Лишь бабушка в деревне, в Грейтэме, только посмеется и пожмет плечами.

Другие девочки уверяли Дину, что она «достаточно хорошенькая». Впрочем, она сомневалась: может быть, ей отпускают шпильку под видом комплимента. Родители никогда не поощряли тщеславие и самомнение детей, и в семье действовало неписаное правило, запрещающее комментировать чужую внешность. Дина знала, что это правило вполне разумно и так вести себя нехорошо, но все же оно ставило ее в невыгодное положение среди большинства ровесников.

Глядя на себя объективно, она не находила ни одного изъяна. Высокая, но не слишком; стройная, но не худая. Она унаследовала густые темные волосы и большие карие глаза Мейнеллов, длинные ноги и светлую кожу Лукасов. От дедушки ей достался «орлиный нос», – во всяком случае, так говорила бабушка Мэделайн. Проводя инвентаризацию себя, Дина не обнаруживала особой красоты, но в целом все было неплохо. Она решила, что с некоторой вероятностью, даже не очень малой, может понравиться какому-нибудь мальчику. Но понравится ли и он ей? Казалось почти невозможным, чтобы два человека не только понравились друг другу, но и возжелали друг друга. Эта магия непостижима.

Конечно, у них на курсе мальчиков нет. В Ньюнэме их вообще нет. Она вступила во всякие университетские «кружки» – театральный, туристический и даже в христианское общество, где, как ни странно, нравы оказались наиболее распущенные. Беда была в том, что Дина не хотела «идти» с кем попало, даже с приятелем однокурсницы, ради самого акта. Она не хотела «наконец разделаться с этим», как поступали другие