Гордвайль мало бывал теперь дома. Комната опротивела ему, пустая и неуютная, она навевала мрачные мысли. Работал он тоже мало. Он был весь в долгах и вечно испытывал нехватку в деньгах. Но это, надо сказать, мало занимало его. Центр тяжести находился в иной плоскости. Он смутно чувствовал, что грядет какое-то событие, которое положит конец всей прежней его жизни, не зная, впрочем, какое и как.

Был вторник. День выдался теплее последних дней, холодных не по времени. Гордвайль долго бродил по городу, а теперь сидел в своей комнате возле горящей печки, из открытой дверцы которой вырывался язычок света, танцевал на полу между диваном и кроватью и ярким отблеском дрожал на противоположной стене. Был вечер, около шести. Гордвайль не стал зажигать лампу, ему было хорошо в полумраке. На свету, подумал он, человек видит все, что вокруг, в темноте — самого себя. И еще — самую суть вещей… Он вдруг ощутил себя первобытным человеком, затерянным в темной лесной чаще, перед костром, разведенным, чтобы отпугивать диких зверей. Ему казалось, что сейчас он услышит вкрадчивый шорох в кустах, и через много поколений ему передался животный страх перед неведомыми силами, которые подстерегают человека на каждом шагу. Машинально он сделал в темноте защитное движение, вернувшее его к окружающей действительности. В эту минуту на улице дважды отрывисто прогудел автомобиль. Гордвайль безотчетно напрягся, ожидая третьего гудка, но его так и не последовало.

Несмотря ни на что, вернулся он к прежним мыслям, наше положение предпочтительнее по сравнению с жизнью первобытного человека. Великое дело — вот такой дом с горящей печкой и постеленной кроватью! Он вспомнил, как пару лет назад вынужден был несколько ночей блуждать по улицам этой самой Вены, не имея ни денег, ни дома, дело было глубокой осенью, как сейчас, — и еще острее ощутил, какое это благо — уют и безопасность теплой комнаты. Теперь, по крайней мере, такого не случилось бы! И сердце его преисполнилось жалости ко всем тем в этом городе и во всех других городах мира, кто вынужден проводить ночи на улицах, на скамейках под открытым небом, и под дождем, и даже в сточных канавах. Человечеству следовало бы позаботиться о том, чтобы каждый имел крышу над головой и ломоть хлеба — хотя бы это!

Он встал и закинул в печку еще совок углей. Новые угли придушили пламя: послышалось тонкое потрескивание сотен торопливых разрывов, и струйки пего-серого дыма вырвались из всех щелей. Примостившись на полу, Гордвайль ждал, пока огонь пробьет себе дорогу. Затем встал и вернулся на стул. Пробившийся косой язык огня высветил угол дивана с темно-рыжей обивкой из палаточной ткани. Форма дивана сама собой запечатлелась в мозгу Гордвайля, подспудные раздумья неожиданно привели к тому, что он ощутил легкую усталость. Но все же не подчинился возникшему было желанию растянуться на диване. Нет! Он посидит еще немного, а потом постелит себе как следует и ляжет рано. Сегодня вечером он больше не выйдет на улицу!

В коридоре открылась и закрылась дверь. Интересно, кто-то пришел или вышел? Если вышел, то он нисколько ему не завидует. На улице, правда, не так уж и холодно сегодня, но он, Гордвайль, особое удовольствие получает сейчас, оставаясь дома. Да, вспомнил он, Лоти с каждым днем выглядит все более осунувшейся. Хотя, пока он болел, она, казалось, стала получше, но вообще у нее нехорошее лицо. К тому же Лоти сделалась такой молчаливой, а это ей совсем несвойственно. Порой, правда, бывает неестественно веселой, что тоже не в ее природе. Ах, если бы он мог помочь ей!

Еще какое-то время мысли его крутились вокруг Лоти, пока он не задремал. Когда же очнулся, в печке оставались только тлеющие угли и в комнате похолодало. Гордвайль поежился. Он встал и подбросил углей в печку. Чиркнул спичкой и посмотрел на часы. Около десяти. Выходит, дремал он довольно долго. Голова была тяжелой, он чувствовал боль в правом боку и шее: как видно, из-за долгого сидения в неудобной позе. Он зашагал по комнате, чтобы размять кости. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Верно, там уже легли спать, старуха и Сидель. Зажигать лампу он счел излишним: в окна проникал слабый свет, позволявший различать все предметы.

В это время открылась дверь и вошла Tea. Этим вечером она вернулась раньше обычного. Как только она различила в темноте мужа, в ней мгновенно вскипела ярость:

— Ты чего не зажжешь лампу, идиот! — стала она кричать, еще не успев закрыть дверь.

Гордвайль поспешил зажечь лампу, которая была готова и стояла на столе, и замер на месте, не смея пошевелиться. Он видел, что Tea вся кипит, и хотел избежать потасовки, но предчувствие говорило ему, что мирно этот вечер не кончится. Неожиданно он разозлился на самого себя и свою осторожность. Что такое?! Доколе он будет смиренно выносить каждый ее каприз?! Он с шумом отодвинул стоявший на дороге стул и подошел к окну.

Tea закончила раздеваться и спросила:

— Еда какая-нибудь есть?

— Нет ничего! — коротко, вопреки своему обыкновению, ответил Гордвайль, все так же стоя у окна. Пораженная его ответом, Tea повернула голову и посмотрела ему в спину. Сдержанно, голосом, не предвещавшим ничего хорошего, она проговорила:

— Как это — «ничего»? Почему ты не приготовил ужин?

Тут Гордвайль повернулся к жене. Он ответил не сразу, сначала прямо посмотрел на нее. Спустя мгновение сказал твердо:

— Почему я не приготовил ужин? Потому что у меня нет денег, сама знаешь. А кроме того, раз в жизни ты и сама могла бы купить себе что-нибудь поесть.

Такого ответа Tea никак не ожидала. Вся покраснев от гнева, она вскочила с места.

— Что-о?! Да как ты смеешь! Зачем ты вообще мне нужен в таком случае?! Ты думаешь, будешь сидеть здесь сиднем, как принц, а я стану готовить тебе еду?!

— Не мне, а себе! — бесстрашно ответил Гордвайль.

— Вон! — протянув руку, показала она на дверь. И поскольку Гордвайль не сдвинулся с места, добавила:

— Сейчас же вон, я тебе говорю! Сию же секунду! И не вздумай показываться здесь больше! Ты слышишь, чтобы ноги твоей больше здесь не было!

— Ты что, с ума сошла? — запротестовал было Гордвайль.

Но Tea уже оказалась рядом. Схватив Гордвайля и протащив к двери, она вытолкала его в темный коридор. Следом полетели его пальто и шляпа, и Tea задвинула засов изнутри. Все свершилось с быстротой молнии. Пораженный, Гордвайль стоял в коридоре и смотрел на узенькую полоску света, пробивавшуюся из-под двери. Его пронзила внезапная мысль, что все это — лишь дурная шутка, он даже подошел к двери и попытался открыть ее. Но дверь была заперта. Тогда Гордвайль понял, что это не шутка, зажег спичку, поднял с пола пальто и шляпу, оделся и вышел.

На улице взглянул на часы при свете фонаря. Была половина одиннадцатого. С минуту он прикидывал, что ему теперь делать. Он вполне мог провести эту ночь и даже несколько ночей у доктора Астеля или Ульриха, но сразу же отринул такую возможность. Как он им это объяснит? Невозможно же рассказать им правду, что Tea выгнала его из дома! При этой мысли ему стало безумно смешно. Волнение его тем временем улеглось, и все происшествие показалось почему-то крайне забавным. В любом случае, подумал он, надо найти где переночевать, а утром будет видно.