Словом, в результате революции и Гражданской войны путь России к динамичному капиталистическому росту, предполагающему высокую активность частнопредпринимательского сектора, значительные частные сбережения и инвестиции, оказался закрытым.

Государственный сектор экономики тоже испытывал немалые финансовые трудности. Политические соображения (как-никак “диктатура пролетариата”) заставляли повышать уровень заработной платы[767]. К концу восстановительного периода при производительности труда ниже дореволюционной реальная заработная плата была выше. Протекционизм и слабость конкуренции, ограниченная эффективность производства – и при этом государственные предприятия получали прибыль. Монополия внешней торговли позволяла им устанавливать высокие цены на свою продукцию, что обостряло хронический конфликт между городом и деревней. Реакция деревни на дороговизну – ограничение спроса на промышленные товары и сокращение поставок сельхозпродукции.

В рамках сохранения рыночных институтов у государства оставался малоприятный выбор между низкими темпами экономического роста при сохранении финансовой стабильности и попытками форсировать государственные капиталовложения за счет эмиссионного финансирования. Последнее неизбежно приводит к инфляции. Борьба вокруг выбора одной из этих альтернатив вызывает в 1925–1928 годах колебания экономической политики от инфляционного финансирования к мерам, направленным на восстановление устойчивости денежной системы, острые дискуссии между Наркомфином и Госпланом о возможных темпах и масштабах государственного накопления, о нарастающей финансовой нестабильности, о связанных с ней сбоях в работе рыночного механизма[768].

Кризис хлебозаготовок конца 1927 года, послуживший поводом для отказа от нэпа, был вызван попыткой одновременно форсировать темпы роста накопления и удержать низкие цены на зерно. Как и предшествующие кризисы 1923 и 1925 годов, эти проблемы можно было регулировать теми же методами – уменьшением накоплений и зернового экспорта, повышением закупочных цен. Вместе с тем кризис хлебозаготовок еще раз высветил ключевую проблему нэповской экономики: сохранять рыночные механизмы и непосредственно управлять экономикой невозможно.

Нежелание крестьян сдавать хлеб по заниженным ценам, перебои в снабжении городов продовольствием[769], многочасовые очереди, волна забастовок, введение карточной системы местными властями, а затем и по всей стране – наглядные признаки кризиса модели развития в рамках институтов нэпа. Обозначилась необходимость выбора: готова ли власть ориентироваться на развитие, основанное на частных инвестициях, и тогда допустить трансформацию собственных политических институтов, или она свертывает систему рыночных установлений, формирует принципиально иную – административную – модель управления экономикой.

О необходимости снижения темпов роста капиталовложений в промышленность решались говорить лишь экономисты, не имеющие отношения к коммунистической политической элите. А. Вайнштейн, заместитель директора Конъюнктурного института, в 1927 году писал: “Крестьянское накопление, как оно запроектировано в пятилетке, нереально. А так как при снижении капитальных вложений должен неминуемо снизиться и намеченный темп роста валовой с.-х. продукции, то для достижения его, по-видимому, необходимо увеличить капитальные вложения в сельское хозяйство со стороны государства через бюджет и кредитную систему… Ввиду снижения общей суммы капитальных вложений и необходимости перераспределения последних в пользу сельского хозяйства должны быть уменьшены капитальные затраты в других отраслях народного хозяйства, в первую очередь на промышленность и электрификацию. Тем самым должен быть несколько снижен темп роста промышленного производства за пятилетие, причем в большей мере за счет производства средств производства, чем за счет производства средств потребления, дабы можно было сбалансировать спрос и предложение товаров широкого потребления”[770]. Вскоре после публикации этой статьи Конъюнктурный институт был закрыт. Автор провел в лагерях 17 лет. Для членов руководства правящей партии само подозрение в сходстве взглядов на перспективы развития страны с теми, которые отстаивал Конъюнктурный институт, было равносильно политическому приговору[771].