— Геррит, — обратился Форбс к экрану, — желательно сейчас же узнать результат, который последует вследствие того, что в личных покоях президента Хорхе Романьоса только что возникло большое количество очень ядовитых змей.

Светловолосый предиктор только отбросил прядь со лба и скучным голосом ответил:

— Спустя две недели, генерал, вы получите воздушной почтой контейнер, содержащий триста банок пищевых консервов сальварсанского производства. В них будут замаринованы в розмарине и прочих пряностях все ваши змеи. Причем из двух недель одиннадцать дней уйдет на маринование, и лишь три — на пересылку. Замечу, что сальварсанские маринады всегда были излюбленным кушаньем уроженцев Восточного Самоа…

Полинезиец радостно закивал: ну, хоть какая-то удача, бесплодное покушение на Романьоса привело к тому, что маг покушает вкусного.

— А теперь простите, генерал, я могу опоздать составить бюллетень. — Экран предиктора погас.

Ради очистки совести Форбс решил покуситься на Романьоса еще разок. Ну хоть один.

— Прошу вас… если расположение светил благоприятствует, организовать немедленное прямое попадание средних размеров аэролита… в черепную кость президента Хорхе Романьоса.

Полинезиец с грацией оцелота ощипал болтавшуюся у него под пупком хризантему. Еще не дождавшись дощипывания, генерал нетерпеливо вызвал предиктора. Сильно помрачневшее лицо голландца не сулило ничего хорошего. Не интересуясь вопросом Форбса, он заговорил.

— К вашему сведению, генерал, личная коллекция Хорхе Романьоса уже насчитывает двадцать один метеорит, попадание которых без вреда для здоровья выдержал организм президента. Ваш — двадцать второй, через час уже будет в витрине. Кстати, когда вы засылали кобр в личные апартаменты президента, он инспектировал сиротский зубоврачебный приют в городе Эль Боло дель Фуэго. Вообще, если желаете постичь настоящую суть личности президента Романьоса, незамедлительно разгадайте значение культовой картины, висящей за спиной президента в его зеркальном кабинете. А сейчас, генерал, прошу меня не тревожить. Поэкономьте федеральные средства: каждая минута моего времени стоит американскому налогоплательщику почти пять миллионов долларов. Всего доброго, генерал. — Экран погас.

Форбс надолго задумался. Его рука уже приготовилась совершить над пультом очередной десяток сложных манипуляций, дабы немедленно явились в кабинет все маги и колдуны и сию же минуту разгадали значение таинственной картины в логове Романьоса. В этот миг из коридора донеслись удивительные звуки: топот, грохот, хрюканье, потом уже много что претерпевшая дверь Форбсова кабинета была высажена тяжким ударом — будто слон лягнул — и внутрь стало быстро вваливаться весьма неординарное общество. В кабинет к Форбсу явилась смешанная группа чертей и свиней. Черти были зеленые, с рогами, копытами и хворостинами, и было их семеро. Свиньи были тоже обыкновенные, розовые, все сплошь западноевропейской породы ландрас, не особенно крупные — их было двенадцать. Где-то за ними в проломленных дверях мотался О'Хара, всем своим видом демонстрируя, что все это чертовское свинство есть свинская чертовня и ничто другое, он-то и хотел бы не пустить их к генералу, но ведь форс-мажор, фактор непреодолимой силы он же, семь чертей на одного суеверного ирландца как-то многовато, о двенадцати свиньях и говорить нечего, хоть разжалуйте меня, а я не устоял. Форбс обозрел ввалившийся к нему кошмар, и прежде других чувств было у генерала оскорблено обонятельное: взволнованные переменой обстановки, свинки немедленно стали гадить, и у всех обнаружился обильный понос. Удушливый запах тропических цветов, шедший от одеяния полинезийца, лишь усугублял омерзительность запаха. Кто-то из свинок уже ел гардину, закрывавшую декоративное окно кабинета, — на самом деле смотрело оно в тысячефутовую каменную толщу, еще кто-то с хрустом отгрыз лопасть вентилятора, — а на него Форбс возлагал последние надежды, еще кто-то яростно принялся чесаться о ногу генерала; других заинтересовали цветочные гирлянды, облачавшие волшебника, но тот ловко всплыл под потолок; свиней это лишь раздразнило, и они принялись подпрыгивать, норовя орхидею-другую все-таки слопать. Форбс, конечно, многое в жизни повидал, но его слегка затошнило.

Еще худшее зрелище являли собою черти. Были они болотно-зеленые, с кариозными рогами, с репьями в хвостовых кисточках. Судя по очертаниям фигур, было тут три чертовки и четыре черта, из них старший — грузный, грязный и к тому же в дымину пьяный. Черти повалились в кресла по углам кабинета, кому-то места не досталось, он попытался устроиться на ковре, уже покрытом изрядным слоем свинячьего навоза. Толстый черт остановился посреди кабинета, яростно хлестнул себя по ногам хвостом — и отдал честь. Выговорить он не мог ни слова.

— Отставить! — рявкнул Форбс, прекрасно понявший значение происходящего. Мог бы, пьяный мерзавец, в кабинете начальства наваждения и не делать. Гаузер послушно отставил, комната заволоклась дымкой, через мгновение и он, и шестеро других чертей предстали перед генералом в натуральном виде. Оглядев всех семерых, Форбс пожалел, что отменил наваждение: в качестве чертей московские «семеро пьяных» были похожи хотя бы на чертей. В качестве людей они оказались еще хуже.

Группа Гаузера потратила несколько месяцев, бродя по селам вокруг озера Свитязь и собирая детишек Рампаля, нагуливавших сало для рождественского убоя в польско-украинских селах. Свинок пришлось частично украсть, частично купить; если хозяин упирался и не отдавал боровка ни за какие деньги, имея при этом во дворе полдюжины злющих псов — там приходилось являться под видом голодных антимоскальских партизан, инспекторов рыбнадзора, ну а в двух случаях просто взять усадьбу штурмом, кое-кого даже и перестрелять ненароком. В спешке свиней набралось до шести десятков, и лишь после проверки соком рудбекии, один запах которой способен повергнуть любого оборотня в обморок, а для простой свиньи даже приятен, выделилась дюжина подлинных детей дириозавра. Остальных сорок девять хрюшек оборотистый Герберт Киндзерски отвез от греха подальше, в город Чертков — на Тернопольщине, что ли — и в базарный день распродал. Потом семеро свитезянских чертей вооружились хворостинами и неторопливо погнали оклемавшихся от запаха проклятого растения «золотой шар» свиней в Закарпатье, к венгерской границе. Венгерский Гаузер знал как родной; ругался на нем даже без алкогольного заряда, и границу группа легко одолела, так же не спеша доковыляли до самого Будапешта. Там Гаузер рассчитывал с помощью обычного наваждения погрузиться на самолет американской авиакомпании и убраться в Штаты, где все само собой образуется и не нужно будет за всеми этими трахаными чертями приглядывать. План его удался вполне, таможенники поступили, увидев их, по-разному: одни пошли опохмеляться, другие протрезвляться, третьи запили по-черному, четвертые записались к психоаналитику на прием. Таможенным собакам Гаузер сделал особое наваждение, обонятельное, человеку необъяснимое. Такое, чтобы псы всего лишь нос воротили. Они и отворотили, Гаузер приказал Герберту бросить к лешему мешок с пустыми бутылками, все равно их в Штатах не принимают, и топать по трапу. Щедро обгадив трап, свиньи и черти погрузились в «Боинг-747», а на следующий день получили возможность обгадить богатую почву Соединенных Штатов Америки.