В то время как Яковлев лукавит и порой пишет о своем отношении к Сталину весьма противоречивые вещи, Федосеев открыто признается: он лишь позднее понял, что своим выдвижением в 1937 г. был обязан возникновению вакансий в результате массовых арестов. Собственную слепоту он объясняет следующим образом: «Такие отдельные, немногочисленные, известные мне факты политического террора я, как и многие другие, не имел основания связывать с системой как таковой. Если бы мне тогда это и разъяснили бы (а таких охотников разъяснять среди знающих практически не было), то я просто не поверил бы, настолько это расходилось с моими романтическими, но, правда, довольно смутными представлениями о будущем — моем и всей страны в целом». Здесь он, правда, вступает в противоречие с людьми, свидетельствующими, что аресты шли повсюду и не могли остаться незамеченными. Но в то же время его слова подтверждают существование людей, не готовых их замечать. Он помогает понять позицию инженеров (в том числе, например, и Логинова), которые соглашались рассматривать террор только как исключительное явление.

Во время войны Федосеев со своим заводом «Светлана» эвакуировался в Новосибирск, потом его перевели в Подмосковье. После освобождения Ленинграда ему не разрешили туда вернуться, и он жил вдали от семьи. По окончании войны участвовал в демонтаже промышленности в Германии, возглавлял конструкторско-исследовательскую лабораторию, в 1949 г. защитил докторскую диссертацию, в 1953 г. смог наконец поселиться в Москве, работал в НИИ, в 1960 г. стал профессором и ездил за границу на конгрессы. Несмотря на настойчивые требования, в партию так и не вступил.

Федосеев, по его словам, прошел три фазы в своем отношении к Советскому Союзу. Сначала он думал, что проблемы страны объясняются временными экономическими трудностями и недостатком квалифицированного руководства, потом начал сомневаться, размышлять, анализировать и, наконец, осознал, что порочна сама система. Весьма показательно: в тот момент, подчеркивает Федосеев, когда он понял, что систему невозможно реформировать и даже лучшие руководители ее не спасут, он перестал видеть для себя какие-либо перспективы в этой стране. Это говорит о том, что многие, вероятно, предпочитали не вникать в глубинную подоплеку террора или тяжелого экономического положения из чувства самосохранения, поскольку в итоге данного процесса они в прямом и переносном смысле лишались родины. Федосеев дает нам ключ, помогающий лучше понять поведение таких людей, как Логинов, Гайлит, Поздняк и др. Сам он после подобных размышлений видел только три выхода: стать диссидентом и оказаться в лагере, перестать думать и вести «растительное» существование либо эмигрировать. В 1971 г. он воспользовался поездкой в Париж на авиационную выставку и попросил убежища в английском консульстве. В.А. Богдан тоже в конце концов бежала из СССР. Правда, в отличие от Федосеева, ей не понадобилось много времени, чтобы прийти к выводу о виновности системы в лишениях и терроре; она настаивает, что видела это с самого начала. На ее воззрения никак не повлияло привилегированное положение: она была уполномоченной по технике безопасности, заместителем председателя завкома, в 1939 г. по требованию начальства вступила в партию и в начале войны заняла должность главного инженера.

Богдан описывает свою жизнь в СССР как «мимикрию», постоянную маскировку и старания приноровиться к окружающей среде. Она и ее техник Юсупов единодушно считали: «Мы… живем, как лисы в лесу, если хочешь чего добиться для себя лично, все время оглядывайся, принюхивайся, а когда ухватил что-либо, немедленно заметай хвостом след, чтобы не заметили и не назвали "рвачом и шкурником"». В представлении Богдан Россия находилась «в руках врагов», поэтому после нападения вермахта она надеялась, что Германия освободит Россию и даст ей автономное правительство. Она не стала эвакуироваться в глубь страны, дожидаясь «освободителей», а в 1942 г. бежала на Запад. В последние годы жила в Англии. Т.А. Иваненко, Л.С. Ваньят и Г.В. Розанов проживали в Петербурге и Москве. Ваньят с 1937 г. считалась «дочерью врага народа». В результате смена изучаемой специальности, о которой она мечтала, отодвинулась в область невозможного. Друг отвернулся от нее, как от прокаженной. В 1940 г. она вышла замуж за беспартийного спортивного журналиста, которого не интересовало ее прошлое: «Любовь не спрашивает». Она тотчас бросила институт и уехала с мужем в Омск, где произвела на свет двоих детей. Вернувшись в Москву в 1945 г., решила было пойти в педагогический институт, который советовала ей мать еще в 1930-е гг., но ни одного вступительного экзамена не сдавала: муж отговорил ее, сказав: «Мне не нужна самостоятельная женщина, мне нужна жена и мать моих детей. Работать я могу за двоих». Ваньят, по всей видимости, охотно вжилась в эту роль. Она целиком посвятила себя семье и общественной работе в Доме журналистов. С гордостью рассказывает она о том, как собственноручно мастерила шикарные наряды своим детям и организовывала общественную жизнь в «женсовете». Дома журналистов. Муж ее был известным спортивным обозревателем, ездил за границу освещать Олимпийские игры, так что и она в своей жизни пользовалась кое-какими привилегиями, встречалась со знаменитыми людьми. По поводу свое-го отношения к советской власти она говорит только, что мать после ареста отца всегда подчеркивала: «Отца арестовали плохие люди». Таким образом, и она готова, подобно Логинову и др., возлагать вину за террор на отдельных людей, но не на государство как таковое.

Иваненко во время войны работала на Адмиралтейском заводе в Ленинграде, после 1945 г. перешла в институт повышения квалификации, а последние десять лет перед пенсией была сотрудником научно-исследовательского отдела Горного института. В то время как Ваньят заключила с советской властью мир, во всяком случае, по примеру своих родителей, никогда не считала себя ее противницей, Иваненко настроена более критически. Правда, открыто на большевиков и она не нападает, но совершенно четко высказывает мнение, что с разгромом старой интеллигенции Россия понесла невосполнимую культурную потерю. Различие между новой и старой научной элитой, по ее словам, «колоссальное». Старая была «культурной, отзывчивой, честной и самоотверженной», новая представляет собой полную противоположность: вместо знаний тянется только к званиям.

Если все эти инженеры достаточно горячо высказывались за или против техники, за или против большевиков, за или против Советского Союза, то Розанов, единственный, совершенно равнодушен ко всем этим вопросам. Он говорит: «Я видел недостатки системы, но изменить ничего было нельзя». Всю свою жизнь Розанов с большим или меньшим успехом приспосабливался к обстоятельствам. В партию он стремился вступить (и вступил в 1943 г.) лишь в «доказательство, что чист». Он также сделал карьеру: в 1950 г. возглавил Куйбышевский авиационный завод, затем заведовал лабораторией, а позже стал директором Саратовского аккумуляторного завода, в 1959 г. его назначили начальником управления в химическом отделе совнархоза. В 1978 г. Розанов строил аккумуляторный завод в Северной Корее, потом работал в НИИ аккумулятров, где в 1990-е гг. был занят на полставки. Итог своей жизни он подводит фразой, которая часто звучит в устах инженеров, считающих себя далекими от политики: «Я всегда хотел принести как можно больше пользы».