Павленков намеревался передать это письмо через Н. А. Рубакина, просит дать ответ хотя бы на словах. Он явно торопится. «2 января рассчитываю покинуть Петербург», — добавляет он в постскриптуме.

Биографией Прудона участвовал в осуществлении павленковского начинания и известный экономист и историк того времени М. И. Турган-Барановский. В письме к Павленкову из Берлина он высказывал тревогу по поводу того, что цензура изрядно изуродовала его рукопись. «Я слышал, что цензор значительно сократил мою биографию, — пишет он, — …и в некоторых местах даже совершенно исказил смысл моих слов. Если это верно (мне говорили, что теперь в моей биографии есть места совершенно бессмысленные), то, пожалуйста, вышлите мне опять корректуру в Берлин на просмотр; мне было бы очень неприятно, если бы моя биография вышла в значительно искаженном виде. Впрочем, так как я сам не знаю, в чем заключались цензорские поправки, то я представляю Вам решить, можно ли выпускать биографию Прудона в том виде, какой она имеет теперь. Быть может, Вы могли бы задержать печатание биографии до начала ноября: моя жена приедет к тому времени в Петербург и просмотрит сама корректуру».

Перечитывая переписку Флорентия Федоровича с авторами по поводу книг серии «Жизнь замечательных людей», нетрудно уловить его нацеленность на то, чтобы читатели получали жизнеописания тех, кто своей общественной деятельностью, служением поэзии, науке несли в народные массы передовые идеи своего времени, показывали образцы борьбы за великие идеалы прогресса и социального равенства. Павленков предпринимал усилие, чтобы в серии была представлена биография Карла Маркса, он вопреки всем преградам добился, чтобы читатели получили биографии революционных демократов В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова, А. И. Герцена, Д. И. Писарева. Даже друзья не верили в возможность осуществления такого замысла. «Мне кажется, — писал Флорентию Федоровичу Н. К. Михайловский в самом начале работы по подготовке к выпуску биографической библиотеки, — что из заподозренных Вами Будда, Гюго, Кант, Шопенгауэр… могут пройти вполне благополучно. Герцен же и Чернышевский действительно, я думаю, безусловно, невозможны. Но, вообще говоря, дело не в биографиях, а в том, как они будут сделаны. Я боюсь, что предварительная цензура будет, угрызая слова, строчки, странички, вытравлять все цветное, хотя и не решаясь задерживать книжку, если бы она вышла помимо нее».

Все так и было. Но при переиздании Павленкову удавалось восстановить многое из урезанного в первых изданиях. И серия, несмотря ни на что, вошла в отечественную культуру как яркая и заметная страница, как результат неутомимого труда одного из шестидесятников во благо народного просвещения, развития личности — граждански активной и деятельной.

«Ни одно из павленковских дел, по моим наблюдениям, не может сравниться с тем огромным влиянием, какое оказала на читателей всех русских слоев, классов и рангов изданная Павленковым и почти законченная (если только можно ее закончить) “Биографическая библиотека” или “Жизнь замечательных людей”», — писал Н. А. Рубакин.

Завершали серию уже после смерти издателя его душеприказчики. А. М. Горький с глубочайшим уважением и восхищением относился к этой павленковской серии. В 1929 году он писал Е. Д. Зозуле: «…Почему бы “Огоньку” не повторить — в сокращенном виде — Павленковские биографии?» А спустя несколько лет он встал у истоков возрождения этой серии, славная жизнь которой продолжается вот уже более века.

Как-то Флорентий Федорович просматривал свои бумаги.

— Целый архив накопился… Письма, письма, письма… А вот и знаки общественного признания!

Павленков взял в руки два официальных документа. Не торопясь, перечитал вслух.

«Первая Всероссийская гигиеническая выставка, устроенная под почетным председательством Его Императорского Высочества великого князя Павла Александровича Русским Обществом охранения народного здравия.

Похвальный отзыв

Постановлением Совета Русского Общества охранения народного здравия на основании заключения экспертной комиссии присужден Ф. Ф. Павленкову, книгоиздателю в

С.-Петербурге.

С.-Петербург, мая 22-го дня, 1894 года».

Свидетельство

«Императорское Московское Общество сельского хозяйства назначило серебряную медаль для присуждения на Всероссийской сельскохозяйственной выставке 1 — 14 декабря 1895 г.

Москва. Декабря 15 дня, 1895 года.

На основании постановления экспертной комиссии присуждена сия медаль декабря 15 дня, 1895 года издателю Ф. Павленкову за дешевые иллюстрированные издания для народа русских классиков — Пушкина и Лермонтова».

Конечно, приятно было получить Павленкову эти зримые свидетельства признания общественной пользы его дела. Не так много было их за прожитые десятилетия. Больше — заключений цензуры о книгах. Правда, были и письма читателей: ободряющие, утверждающие в справедливости избранного жизненного курса. Ведь все издательство Павленкова выросло без капиталов, исключительно благодаря поддержке читателей. Угадать, уловить эмоциональный настрой российского читающего населения столь бурного времени было делом непростым. Однако в какой-то мере удалось справиться с этой задачей. Немалую роль сыграло, наверное, и то, что книги, выходившие в его издательстве, были прежде всего для простого массового читателя, порой имеющего не слишком обширные знания в той или иной области.

Об этом же свидетельствовал и один из ближайших сподвижников издателя литературный критик А. М. Скабичевский. «Павленков, — писал он, — избегал строго и специально ученых книжек, оставляя их на долю других издателей, сам же избирал именно наиболее популярные и общедоступные. В этом до самой смерти его заключалась коренная, так сказать, его деятельность».

Самое важное для любой деятельности — верно определить общественную потребность времени. Это одинаково справедливо и для политика, и для писателя, и для художника. Флорентий Федорович удивительно точно улавливал только лишь зарождающиеся в обществе процессы и оперативно откликался на них.

На этот счет до нас дошли очень характерные свидетельства одного из друзей Павленкова Николая Александровича Рубакина.

…Лозанна. Ноябрь 1928 года. В своей библиотеке сидит один из сподвижников книги директор Международного института библиологической психологии Николай Александрович Рубакин. Он написал заглавие своего очередного очерка — «Из истории борьбы за права книги. Флорентий Федорович Павленков». Откинулся на спинку кресла, задумался. Перед глазами возник облик давно ушедшего из жизни друга, замечательного работника книжного дела, энергичного борца, искателя и прокладывателя новых путей в этой неизмеримо обширной, даже безграничной области — Флорентия Федоровича.

Прошло почти что тридцать лет, как его не стало. Но и до сих пор стоит он перед ним, словно живой: «среднего роста, худощавый, довольно узкоплечий, несколько сгорбленный, с большой головой и высоким лбом, и с глазами, такими глазами, которые никогда не забываются, если только вам приходилось хоть разок заглянуть прямо в их глубину. Это были большие, честные и суровые глаза, всегда молодые, всегда смелые, полные одновременно и ума, и воли, и добродушия, точнее говоря, доброжелательства. Они словно пронизывали, а то и пугали, особенно тех, кто разговаривал с Павленковым, забывая, что у того вовсе нет времени для праздных разговоров и пустопорожней болтовни».