Но он этого не сделал. Принял обмен ударами на ее условиях, почти лицом к лицу. На десять, может, двадцать ударов сердца окружила их мигающая, ярящаяся проблесками клинков завеса, наполняя все пространство вокруг каскадом звуков. «Ох, – промелькнула у нее мысль, – даже здесь, на тренировочной площадке в иссарской афраагре, где драться учат уже детей, которые не могут еще выговорить собственного имени, такое зрелище было чем-то небывалым». Несколько болезненных, долгих ударов сердца – и оба они вошли в транс кхаан’с, на дорогу, которой идут лишь лучшие из лучших мастеров меча иссарам. Чтобы в такое состояние войти, необходимы годы тренировок, шлифующих врожденные умения, но – и что-то еще, что-то неуловимое и неназываемое. Когда это удавалось, оружие переставало быть лишь обычным продолжение воли, в трансе они уже не ощущали его веса, а внутреннее пространство, занимаемое телом, превращалось в сферу, границу которой обозначала длина клинка. Блеск, тень, звук, запах, дуновение теплого воздуха – все это несло информацию о силе и направлении грядущего удара. Она видывала воинов, что сражались с пятью, шестью противниками одновременно и оставались совершенно недостягаемы для ударов и стрел.

Никогда раньше в своей жизни они не были столь близки и далеки одновременно.

Впервые с момента начала поединка она взглянула ему в глаза и чуть не закричала. Наполняла их такая безбрежная пустота, словно он уже стоял по ту сторону Мрака. С поразительной ясностью она поняла, отчего он так прекрасно сражается.

Потому что ему нет дела до собственной жизни.

Она прервала поединок, молниеносно отступив на несколько шагов. Вложила сабли в ножны, но не выпустила их рукояти из ладоней. Сделай она это, он мог бы заметить, как трясутся ее руки. Ее брат пытался отдать душу племени. Клинками собственной сестры. То, что она ощутила, нельзя было назвать гневом. Если бы не остатки транса кхаан’с, она разорвала бы его в клочья голыми руками. Здесь и сейчас, невзирая на законы крови.

– Ты-ы-ы… – только и удалось ей выжать из себя. – Зачем?

– Однажды ночью я должен был сойти с открытым лицом в спальню своего хозяина, – сказал он просто, все еще с тьмой в глазах. – Мне следовало позволить ему отослать мою душу домой. Но тогда все стало таким… таким запутанным. Она хотела, чтобы я взял ее в горы, в род. Я должен был отобрать у нее свет, и улыбку, и надежду, потому что… потому что я иссарам. Воин проклятого, лишенного надежды племени, которое ждет конца света, чтоб выковать будущее в огне большой войны и закалить его в океане крови.

Медленно, словно оружие весило несколько десятков фунтов, он вернул мечи на их место.

– Мне тогда и в голову не пришло, что может быть другой путь. Всю жизнь ты слышишь о долге, достоинстве и чести рода. Учат тебя, что всякий, кто не пожелает поклониться нашим обычаям, должен сам себя винить. Потому что у нас нет собственной воли, свободы выбора. Потому что мы… носители фрагментов общей души, живем мы одолженной жизнью и нельзя нам… нельзя нам…

Любить?

Она не смогла этого произнести. Глупые, безнадежные, патетические слова. Чего, собственно, можно ожидать от младшего брата? Гнев ее все еще не утих.

Прежде чем она успела ему ответить, раздался глумливый смех. Она повернулась вправо.

Было их пятеро. И она видела, как приближается еще одна группка. Но эти новые в расчет не шли, они из других родов. Опасной могла стать – и она знала это с самого начала – та пятерка, что подошла к ним во время тренировки и наверняка слышала каждое слово. Ей стало нехорошо.

Йатех повернулся медленно, встав лицом к смеющемуся мужчине. Она его знала, он звался Вениэс и был старшим сыном Ленганы х’Леннс. Сбоку стояли братья, средний Кенс и младший Абвен, а за ними, чуть позади, двое дальних родственников, близнецы Савек и Месс. Все были вооружены словно для боя. Двое из сыновей имели юфиры, Абвен – короткое копье, называемое тег, близнецы – длинные двуручные грестхи, дополненные парой тяжелый кинжалов для битвы лицом к лицу.

Деана сильнее сжала рукояти сабель. Их визит в усадьбу Ленганы принес плоды куда быстрее, чем она надеялась.

* * *

Она провела его раскаленной солнцем пустошью. Афраагра племени находилась на самой границе гор и пустыни. Плоская скальная равнина, которую медленно пожирали языки ползущего с юга песка, кончалась внезапно горной цепью, отгораживающей зеленые северные равнины от прожаренного почти до белизны ада. Это было покаяние ее народа, заключение на границе между обещанием рая, видного на северном горизонте, и морем песка. Место ожидания.

Они шли вдоль скальной стены на восход. Меекханец был удивительно спокоен, он владел собой. Ей это не нравилось, такое поведение говорило о человеке, принявшем важное решение и просто ждущем нужного момента, чтобы его реализовать. Или – о людях, идущих в бой и уже принявших собственную смерть.

Они прошли с полмили, прежде чем добрались до места, где у подножия гор находилась скалистая осыпь. Сотни больших и малых камней громоздились столь изобретательно, что было не разобрать сразу, что это не творение природы. Без колебания она вошла в щель между самыми большими скальными обломками. Слышала, как меекханец протискивался следом.

Проход по лабиринту был непрост даже для нее, дважды пришлось почти ползти на брюхе, раз переход находился на высоте рослого мужчины, и лишь несколько случайным образом размещенных ступеней позволяли туда добраться. Племя хорошо прятало свои секреты.

Протиснувшись сквозь последнюю щель, они оказались у входа в узкий коридор.

– Мы здесь в нужное время дня, – сказала она, поворачиваясь в его сторону. – В скальной стене некогда прорубили несколько отверстий, через которые сюда вливается солнечный свет. Каждый час – сквозь другое, но нынче здесь достаточно света, чтобы все увидеть.

Он не спросил, что увидеть, и это нарочитое равнодушие начинало ее нервировать.

– Веди, – сказал он попросту.

Она пожала плечами. Если и теперь не поймет, они станут сражаться, возможно, уже через минуту-другую. По сути, все в жизни иссарам сводится или к сражению, или к ожиданию его.

Она повела мужчину коридором, оставляя за спиной белый свет входа. Не спешила, чтобы глаза привыкли к полумраку. Несмотря на отверстия для света, там, где они шли, было довольно темно.

В пещере они оказались, когда она уже слышала за спиной нетерпеливое ворчание. Наверняка он хотел ее подогнать или дать выход своему раздражению. Но вид, который перед ними открылся, затворил ему уста.

Пещера имела почти триста ярдов в поперечнике и тридцать – высоты, а потолок ее поддерживался гигантским столпом, формой напоминавшим ствол огромного дерева. Камень был отполирован до блеска. Луч света, врывающийся сквозь отверстие в своде, ударял ярким копьем прямо в тот столп, отражался от него и освещал остальное пространство.

– Раз в году, в определенную пору дня, сквозь потолок падают три луча света, и все ударяют в колонну. Она тогда кажется пылающей, – сказала она, чтобы прервать тишину. – Пойдем, с этого места мы не увидим большего.