— Да все в порядке, — заверил задрапированный в халат Джеральд. И, нагнувшись, попытался установить перегородку на место.

— Сдается мне, он несчастлив, — промолвила Шейла, пытаясь помочь, чем могла.

— Возможно, — кивнул Джеральд. — Хотя в толк не могу взять почему. Я отведу бедолагу в номер.

Закапал легкий дождик; потом полил сильнее — точно местные швырялись камнями по крыше. Шейла расслабилась; ей казалось, она уже дома.

Этот музей задом вжался в стену — словно его в застройку силком впихнули. Флигель при разрушенной церкви или, может, небольшом соборе, что славился своим голландским колоколом. В 1943 году неф разнесли вдребезги, и улицы засыпало плиткой и притчами витражных стекол.

Австралийцы, прислонившись к стене, шумно переговаривались между собой. Солнце било в глаза. Груженный овощами фургончик дал задний ход; бдительная жена оттащила мужа за руку. Под брезентом громоздилась свекла — точно взвод солдат. Местные не удостаивали туристов даже взглядом.

Подоспел смотритель, размахивая рыжевато-бурым, набитым мелочью кошелем. Весь такой грушевидный; с виду — ни дать ни взять священник в штатском. Разумеется, пришлось заплатить.

Внутри не было ни турникетов, ни перегородок, ни коридоров. По музею гуляло эхо.

Любое движение по некогда священному полу отзывалось резким грохотом. Туристы сбились в кучку в самом центре помещения и жались ближе друг к другу, как нередко прежде; они — группа.

— Ой! — Возглас прокатился от стены к стене жутковатым множеством отголосков.

— Да ради всего святого!

Даже в темноте иные ищут возможности к самовыражению.

Одни — взыскательны и строги. Другие молчат, но беспокойно переминаются на месте. И один — слепец.

Вспыхнула люминесцентная лампа; четкая линия света заструилась к туристам по прямой, воспламеняя второй ряд параллельных трубок, и третий, и четвертый. Несколько стратегически размещенных прожекторов (излишки военного имущества) зажглись последними: гулять так гулять! Зал оказался прямоугольным, коротким и абсолютно голым. Что не помешало австралийцам разбрестись.

— В книжке однозначно сказано: музей.

Вскорости все стеклись обратно в центр.

— Он взял с нас плату. И где, спрашивается, этот ублюдок?

— Может, у них тут ремонт?

Стены и потолки с нависающими балками и впрямь свежепобелены.

— Может, это Музей ветра? Типа, невидимый?

Музей электричества?

Нет, такой уже есть — в Нидерландах.

Резкий неестественный свет вычерчивал на белом фоне идеально четкие тени. Но туристы ждали или требовали большего: они расхаживали туда-сюда, размахивая руками, и то и дело останавливались, преследуемые собственной тенью. В их неторопливой походке ощущалась житейская мудрость. Их замечания, отдельные взрывы смеха, шутки и ожидания мгновенно отражались на стенах; чьи-то худые, вытянутые лица увеличивались в размерах, преподносились в отрыве от всего прочего. Призрак тихий и скромный характерно отягощался с одной стороны иностранными фразами в левом кармане — даже если стоял спиной к стене, по примеру прочих. Груди женщин, молодых и старых, наводили на мысль об искушенности и грядущих возможностях. Иные тени уже соприкоснулись локтями или слились в одну — с двумя руками, двумя головами и четырьмя ногами. Оптимизм и годы, мягкость и нетерпимость выявлялись здесь через форму, и позу, и движение. Но никто этого не замечал. Туристов обременял багаж: в частности, прямые углы ширпотребных сумок, больших и маленьких, с ручками; из-за них рука вытягивалась горизонтально: таковы атрибуты кочевников. Странное дело: женщины, словно сговорившись, ходили на цыпочках. Бинокль смотрелся как вздутие нижнего отдела кишечника. А вот и борода: это, никак, мудрец. Тени словно дразнились, показывали пальцами.

Туристы вновь вернулись к центру зала.

Один широко расставил ноги, руки свободно повисли по бокам, одна голень завибрировала, точно у прыгуна в высоту на старте. Торопиться было некуда, как всегда, однако в движении ступни, и предплечья, и челюсти ощущалось нетерпение, а шея вдруг зачесалась сильнее.

И как это часто случается, кто-то, кто стоял в стороне от центра, окликнул остальных, и все подошли ближе, по-прежнему переговариваясь — как бы рефлекторно.

У самого входа, что служил также и выходом, на стене были начертаны слова: возможно, мастер по фрескам бросил свою работу на середине. Наблюдая и размышляя, туристы сумели подогнать и добавить недостающие детали. Замерев в молчании, они постепенно рассмотрели себя. Спектр возможностей включал в себя и прошлое, и ближайшее будущее: можно было оценить ощущение места, и формы, и долгого времени. А ведь престранное чувство! Слова зачитывались вслух одно за другим; туристы шли вдоль стены, тесно скучившись, прежде чем разойтись в разные стороны: лопатки, ухо, таз, сердце, движение, локоть, нос, глаза, воздух, грудная клетка, мочевой пузырь, сигарета, деревья, торакс, ботинки, пенис, тень, открытки, память, горы.