Проповедник лежал недвижимо на жертвеннике, солдаты ждали. Осужденный не обнаруживал признаков жизни, и Набусардар приказал облить его водой, чтобы привести в чувство.

Когда он пришел в себя, Набусардар повторил ему приказ царя. Израильтяне, услышав его слова, подбежали и обступили жертвенник. Они уговаривали проповедника открыть царю грядущее и тем спасти свою жизнь.

Но тот безмолвствовал.

К нему подходили женщины с грудными младенцами, и старцы, и безутешные вдовы и наперебой уговаривали его.

Но пророк не выражал ни согласия, ни протеста. Он лежал с закрытыми глазами, совершенно недвижимо, лишь изредка у него вырывался судорожный вздох. Смешанная с кровью вода насквозь пропитала веревки. Он лежал на спине, превращенной в кровавое месиво, обнаженной грудью к небу. Но и грудь была похожа на большую рану, сплошь в кровавых рубцах, красных, как закатное небо.

Внезапно из толпы протянулась дрожащая рука и осторожно легла на эту исполосованную, исхлестанную грудь, легла мягко, неощутимо, поместив пальцы между рубцами. То была рука его матери.

Старуха опустилась на колени перед истерзанным телом сына, целовала его раны и кропила слезами его руки. Она горестно шептала:

— Боже всемогущий, боже Авраама, боже Иакова, боже пресветлого царя Давида и Соломона и всех нас…

В ответ на это пророк открыл глаза и взглянул на нее мутным взором. Его взгляд уловил выражение муки в глазах женщины.

Сын промолвил едва слышно:

— Мать.

Он понял, что ей одной не смог бы отказать в просьбе. Собрав последние силы, он ответил — не ради спасения своей жизни, а потому, что таково было желание его матери:

— Валтасар победит Набонида.

— Валтасар победит Набонида, — взволнованно и нетерпеливо повторил Набусардар.

Он тот час же велел развязать веревки и отпустить пророка.

Толпа израильтян облегченно вздохнула, а мать поцеловала кончики окровавленных пальцев сына.

В этот момент пророк еще раз собрался с силами, чтобы сказать:

— Валтасар победит Набонида, но Валтасара победит Кир, царь царей и владыка мира.

Проговорив это, он сжал губы. После этих слов израильтян и халдеев охватила тревога и страх при мысли об испепеляющей деснице персидского властелина, мечом которого повержены все окрестные народы. Как хищный ястреб, он схватил их в свои когти, осталась только Вавилония. Правда, царь Валтасар объявил Вавилон непобедимым, но разве не о том же возвещали царь Мидии Астиаг и царь Лидии Крез, а их державы не устояли перед его натиском. Никакое проклятие не могло внушить большего ужаса, чем это предсмертное пророчество израильского проповедника. Оно устрашило не только халдеев, но и израильтян, хотя и предвещало им избавление от вавилонского плена.

Не испугало оно одного Набусардара. Верховный военачальник армии сверкнул глазами и нахмурился. В победу Кира он не верит, но его возмутила дерзость пророка. Выходит, сговор с персами — не выдумка. Даже на смертном одре он осмелился заявить о своей вере в Кира, в эту огненную птицу и защитника справедливости.

— Значит, ты и твой бог. называете кровожадного Кира защитником справедливости?

Он стоял, едва сдерживая бешенство, потом крикнул:

— Забить до смерти!

Солдаты тотчас взялись за дело, и их безжалостные бичи снова впились в истерзанное тело мученика.

Напрасно израильтяне и мать с мольбою взывали к милосердию. Набусардар их даже не слушал. На их призывы спешила в сгущающихся сумерках ночи только избавительница — смерть.

Верховный военачальник халдейских войск торопливо вскочил в седло и приказал отряду собираться в путь, чтобы как можно скорее попасть в Вавилон, где они теперь всего нужнее. Он ждал только завершения казни.

Голос из толпы израильтян нарушил тягостное молчание:

— Гонец привез помилование. Разве слова вавилонского царя ничего не значат? Его поддержал другой:

— Пристало ли царю быть лжецом?

— Бесчестного сына произвел на свет царь Набонид! — крикнул третий.

Набусардар приказал разогнать всех бичами, чтобы они утихомирились и не задерживали его.

С мечами, копьями и плетьми солдаты обрушились на толпу.

К Набусардару подбежала Дебора, внучка казненного старца, и заговорила притворно сокрушенным тоном:

— Ни мой дед, ни я никогда не испытывали вражды к Халдейской державе. Мой дед занимался гончарным ремеслом, и мы были благодарны Вавилону, что он дает нам средства к существованию. Но теперь, когда ты, господин, приказал казнить моего деда, моего кормильца, я не знаю, что будет со мной.

— Чего же ты хочешь? — спросил Набусардар.

— Я прошу немногого, господин, — сказала она, — ты такой могущественный, ты все можешь.

Он вытащил из-за пояса и бросил к ее ногам две горсти золота.

— Купи себе овец и тем живи.

— Я прошу не золота, господин, а милости моим соплеменникам. Почему ты так жесток к ним?

— Потому, что вашим сердцам персы ближе, чем халдеи.

— Ты несправедлив к ним. — Она выдавила улыбку, тогда как в мозгу у ней черной тучей засела мысль о мщении.

Набусардар не обольщался насчет истинных чувств евреев к халдеям, и его не поколебала улыбка, мелькавшая на лице девушки, словно блики света.

Дебора не отступала. На его повторный вопрос, чего она хочет, она ответила, что боится будущего. У ней теперь никого не осталось, а одинокой девушке легко попасть в беду. Она чувствовала бы себя в безопасности, если бы ее взял под свою защиту такой могущественный человек, как он. Дебора умоляла взять его с собой в Вавилон и сделать ее своей прислужницей.

Глядя на него обманчиво преданными глазами, она с подкупающей искренностью уверяла его:

— Я буду служить тебе верой и правдой.

— Вы все коварны и двоедушны. Возьми золото и поди прочь, не то мой конь затопчет тебя.

— О господин, не гони меня, памятью безвинно погибшего деда заклинаю тебя. — Она припала к его ногам.

Набусардар не терпел женских слез и заверений в преданности, они пробуждали у него подозрения в коварстве. Он тронул коня шпорами.

— Меня зовут Дебора, господин, я буду служить тебе, как ни одна из женщин.

Она распахнула одежду и с притворным смущением обнажила грудь.

— Посмотри, господин, я красива.

Набусардар успел заметить только, как блеснуло ожерелье из пластинок желтой меди у нее на шее, и отвернулся.

Но у его телохранителя при взгляде на девушку загорелись глаза.