— Хозяин готов отплыть в Иерусалим, как только нам заплатят, — радостно продолжил Ричард. — Он вызвался прислать нас на помощь слугам Бонифация, которые сейчас складывают шатры, туда я и направлюсь сию минуту. А мессир Отто хочет воспользоваться минутой славы и обратиться к Бонифацию с просьбой об освобождении Лилианы. Потом будем праздновать весь день и ночь. Мы это заслужили!

И он ушел, насвистывая.

Мы с Джамилей остались вдвоем в шатре. Многозначительно улыбнувшись, она вынула из сундука одеяло и швырнула в дальний угол. Занавески там были подняты. Продолжая улыбаться и не сводя с меня глаз, она потянула за веревку и опустила занавес с одной стороны, потом неспешно прошла в другой угол и там проделала то же самое, так что шатер теперь оказался разделенным надвое; в задней половине, более уединенной и темной, на земле лежало расстеленное одеяло. Джамиля скользнула туда.

Я глянул в отгороженный занавеской угол, куда проникал свет из прорехи в потолке, и почувствовал, как сердце забилось прямо в горле, за адамовым яблоком. Джамиля лежала на одеяле.

— Присоединяйся, — сказала она.

Я шагнул туда, опустился на колени и положил ладонь ей на голову, словно родитель, благословляющий дочь. При этом все время смотрел на прореху в шатре. Потом только понял, что боюсь оторвать от нее взгляд, боюсь посмотреть Джамиле в глаза. Поэтому продолжал пялиться на потолок. Снаружи царила суета, но, несмотря на нее, в шатре стояла звонкая тишина.

— Ну вот и пришла та минута, — произнесла Джамиля. — Наконец-то. Ты сам это знаешь.

Она смотрела на меня, а я все еще смотрел на потолок, чувствуя ее взгляд.

— Какая минута?

— Та самая, когда ты должен заключить меня в объятия и насладиться мною.

— А-а, — только и выдавил я.

— Мы оба заслужили это, оба хотим этого, и наконец у нас появилась возможность.

Я зажмурился, набрал в грудь воздуха, потом все-таки опустил голову, открыл глаза и признался:

— Я боюсь.

— Почему?

— Здесь что-то замкнуло, — сказал я, показывая на грудь. — Ты хочешь это отомкнуть, а мне надо, чтобы все осталось как прежде.

— Почему?

Я покачал головой, отводя взгляд в сторону.

Она внимательно на меня смотрела.

— Знаешь, я очень любила своего мужа, но все же…

— Все не так просто. У меня на руках кровь.

— Ты только что предотвратил битву, которая могла бы унести десять тысяч жизней, — возразила она.

— А в результате величайшая империя христианского мира отдала свой суверенитет французским завоевателям. — В моих словах звучало отвращение. — То же самое случилось и в родном королевстве. Я не заслуживаю прощения, Джамиля. Что бы я ни делал, стараясь исправить положение, только усугубляю свои прошлые грехи. Так что все мои теперешние поступки не имеют значения.

Вместо того чтобы успокоить меня или изречь, как всегда, что-то умное, она просто пожала плечами и спросила:

— Если они не имеют значения, тогда зачем останавливать себя?

Я засуетился. Взглянул на нее. Потом в сторону. И снова на нее. И снова в сторону. И залился румянцем.

— Ты разрумянился, — тихо произнесла она без всяких эмоций, просто констатируя факт. — Значит ли это, что тебе хочется?

— Все не так просто. Это не то что покувыркаться с Лилианой. Для меня это означает что-то огромное, но сам не знаю точно, что именно.

— Тогда есть только один способ выяснить — попробовать.

— Одну минутку, — взмолился я, подняв руку.

Джамиля снова пожала плечами, устраиваясь поудобнее.

— Можешь не торопиться. Буду здесь во всем своем великолепии, с тем, что полагается и о чем ты уже мечтал, — руками, ногами, грудью…

— Одну минутку, — повторил я сердито. — Длинную минутку. В тишине. А потом насладимся.

Джамиля просияла.

— Хорошо!

Наступила тишина. Я постарался разобраться в своей душе.

— Ты ведешь себя ужасно неестественно, — не удержалась от выговора Джамиля, заставив меня буквально подпрыгнуть.

— Помолчи, — строго приказал я. — Теперь мне придется начинать минутку с самого начала. Так мы пробудем здесь до вечера.

Джамиля рассмеялась — как редко мне доводилось слышать ее смех!

— Да, это запомнится гораздо лучше, чем любая серенада или драгоценный подарок! — с одобрением объявила она.

Видеть радость на ее лице, которое становилось от этого таким прекрасным, тоже удавалось нечасто. Я даже позабыл о несмываемом пятне на своей душе и был готов к действиям. Склонился над ней, пока она продолжала смеяться, и прижался губами к ее губам. Смех у нее был такой заразительный, что я тоже невольно хмыкнул. Потом мы уже не смогли целоваться как следует из-за того, что нас разобрало веселье, поэтому терлись носами о щеки, шеи и уши друг друга, от чего нам было щекотно и мы еще больше смеялись. По-моему, я так не хохотал с самого детства. Я перекатился на нее и почувствовал, как она дрожит подо мной. Когда я потянулся к ее длинному подолу, она с готовностью начала помогать мне. Край юбки почти достиг нужной высоты, но тут я снова с нее скатился.

— Нет, — сказал я.

Джамиля перестала смеяться. Я лежал, уткнувшись лицом ей в шею, потом отпрянул немного, чтобы посмотреть на нее.

— Хочу сделать все, как полагается. Позволь мне полностью раздеть тебя, а не просто задрать юбку, словно какой-то шлюхе. Хочу касаться тебя везде.

В тусклом свете ее лицо потеплело от удовольствия.

— А что, если нас застукают?

— Кто нас застукает в этот прекрасный вечер, когда все кругом празднуют? — усмехнулся я.

— Мессир! — раздался вдруг голос из-за полога шатра.

Джамиля чуть не подавилась смехом, а я вскочил, тихо выругавшись.

— Отлично выбрали момент, — прошептала она.

Я узнал голос: это был германский воин, дежуривший в нашей части лагеря. Пока я неохотно приводил себя в порядок, стараясь остудить пыл, она прошептала:

— Так мне раздеться, пока тебя не будет?

— Нет, — торопливо прошептал я в ответ, пытаясь стереть образ, нарисованный воображением. — Узнаю, в чем там дело, а потом вернусь и сам тебя раздену.

— И тогда ты насладишься мной, — твердо заявила она, словно все еще сомневаясь, что сумела меня убедить.

— Естественно. — Я чмокнул ее в лоб и вышел из шатра, объявив: — Грегор в карауле, а я его слуга.

— К нему человек, — коротко пояснил воин. — Ни с кем не желает говорить о своем деле, кроме него.

— Тогда пусть войдет.

Стоило мне отойти от Джамили, как я сам испугался той радости, что был так близок к ней. Я даже не расстроился из-за этой короткой паузы. Если, конечно, она будет короткой.