Женщина повернула голову и увидела рядом тощенькую девицу со слишком большими очками, которые то и дело норовили сползти с переносицы. Судя по бейджику, она была менеджером по продажам по имени Ира.

— Эта тетка у него Костино письмо так ловко выцыганила! Он растерялся и отдал. Главное, спросил, как ее зовут, она говорит — Алёна, ну, он и отдал.

— Алёна? — повторила женщина и вдруг ощутила, как при звуке этого имени у нее спазм перехватывает горло. — Алёна?! А фамилию она назвала?!

— Нет, фамилию не сказала, — вздохнула Ира. — Алёна, говорит, на букву А… Такая высокая, кудрявая, в серой шубке. Она Виталику зубы заговорила, там что-то про мифологию, про какую-то нечистую силу, про язычество, словом…

— Про язычество?.. — перебила женщина вмиг охрипшим голосом. — А потом она куда делась?

— Да я за ней не следила… — робко пробормотала Ира, испугавшись — таким страшным сделалось это лицо — и уже раскаиваясь, что дала волю своей ревности к незнакомке в серой шубке, с которой так долго и с таким интересом говорил Виталий. Но все же сочла за благо довести начатое до конца: — Ой, нет, я видела, как она вошла в переход между нашим магазином и «Этажами», вон там.

Дальше женщина не слушала. Она ринулась к переходу, выхватывая из кармана телефон.

— Алло? — отозвался мужской голос, перемежающийся громким шмыганьем. — Это ты? Слушай, сколько я могу тут сидеть и мерзнуть?

— Придурок, сволочь, ты ее упустил! — взвизгнула женщина, давясь злыми слезами. — Ты говорил, вышла из подъезда какая-то в серой шубе? Это она! И она забрала письмо Константина!

— Какое письмо? — обалдело пробормотал ее собеседник. — Как вышла? Но свет же еще горит…

Женщина выбежала из перехода на пустынный этаж. Кинулась вперед, к перилам, перевесилась через них, обводя нижний вестибюль ненавидящими глазами. Показалось или мелькнула в дверях серая шубка?..

Неужели ушла?!

Дела давно минувших дней

Не помню, сколько времени смотрел я на эти строки, которые враз меня окрылили, преисполнили самых невероятных мечтаний — и в то же время напугали. Не скрою — я боялся власти, которую имела надо мной эта женщина! А что, если она… если она заговорит о любви? Я не устою. Я забуду обо всем на свете. Я забуду о Лизе! Мне лучше никуда не ходить.

Целую минуту я был в этом непоколебимо убежден, а потом сорвался с места и принялся торопливо одеваться.

— Куда вы на ночь глядя? — всполошилась матушка Виртанен, когда я промчался через горницу и ворвался в сени, торопливо нахлобучил шубу и треух. Но где там! Меня уже не было. Я помчался с такой быстротой, что слышал, как снег вихрится по моему следу!

Театр стоял темен и безлюден. Я ощупью нашел дверь — она подалась под рукой… я вошел.

Вестибюль… зрительный зал… темно!

Ее здесь нет!

— Я здесь, — прошелестел голос позади. — Нет, не оборачивайтесь… Только протяните назад руку.

Я вытянул руку, и моей ладони коснулись дрожащие прохладные пальцы. Я стиснул свои… но теперь ощутил не ее пальцы, а что-то шелковистое, какой-то довольно увесистый сверток.

— Это мой прощальный подарок, — тихо сказала Эльвира Михайловна. — Я и сама получила его в подарок, в благодарность… это старинный талисман, который дарует счастье и удачу тем, кто не посылает в мир дурных мыслей, кто не грешит против законов божеских и человеческих. Я знаю, что мне дали эту вещь в знак величайшей признательности, но… я-то знаю, что я ее недостойна. Я великая грешница, я вышла замуж из-за выгоды, я обманывала мужа и обманываю его сейчас, я была наказана смертью сына за мои грехи, а вы… вы чисты помыслами и поступками. Я давно не встречала таких прекрасных людей. И я счастлива, что именно вас я так сильно… — Она на миг умолкла, потом продолжала чуть слышно: — Нет, не отвечайте мне, не оглядывайтесь! Я знаю, вам нечего сказать, и, поверьте, я ощутила бы себя несчастной из-за того, что смутила вашу душу… Умоляю, храните этот талисман. Он не даст вам богатства и достатка, но он будет спасать вас всегда, пока вы не потеряете его.

Наступило молчание. Я слышал тихие вздохи позади и понимал, что она плачет. Как мне хотелось обернуться и стиснуть в объятиях эту чудную, обожаемую женщину! Но такова была ее власть надо мной, что я не смел оглянуться, не смел ослушаться.

Не помню, сколько времени мы стояли так, но вдруг я осознал, что вокруг тишина, а позади уже никого нет.

Я был один. Она исчезла.

Тогда пошел и я…

Медленно воротился я домой. Матушка Виртанен не спала, топталась в горнице, таращилась на меня, едва не умирая от любопытства, но я молча прошел к себе, зажег огонь и развернул шелковый синий платок — такой же синий, как платье, в котором я увидел ее впервые.

Она подарила мне браслет. Крупная, тяжелая вещь, видимо, старинная. Звенья из золота, серебра и какого-то неизвестного мне металла, причудливо ограненные прозрачные камни, ранее мною не виданные… Я смотрел как зачарованный. Вещь волшебной красоты и, наверное, очень большой ценности. Только очень дорогому человеку можно было сделать такой подарок…

Сердце мое билось больно, в горле теснило, и слезы вдруг подошли к глазам.

Это были слезы моей первой любви, слезы прощания с ней.

Спустя два дня я уехал пароходом. Когда отшвартовались, я стоял на палубе, и взор мой метался между тонкой фигуркой на причале — это была Лиза, которая вскоре должна была приехать ко мне в Петербург, — и просторным домом на взгорье — губернаторским домом, окруженным парком. Окна были слишком далеко, чтобы я мог хоть что-то разглядеть за ними, но я чувствовал, что она там, смотрит мне вслед, прощается со мной навсегда.

Наши дни

При виде машин милиции, «Скорой» и пожарной, несущихся в одном направлении, любой человек, который читает детективы (да и тот, который их не читает!), сразу поймет, что где-то приключилось что-то неладное. Любой человек, который детективы не только читает, но и сочиняет, сразу подумает: неладное имеет отношение к тем делам, которыми он занят. Честно говоря, Алёна подумала, что неладное приключилось с Константином, ведь машины мчались в том направлении, где был его дом.

Почему ей так показалось? Почему-то.

«Ты стала мыслить теми же клише, которыми по определению мыслят все так называемые сочинительницы дамских детективов», — с презрением сказала себе Алёна и пошла вниз по Ижорской — сначала медленно, а потом почти побежала. На пересечении Ковалихи и Трудовой заливались трехгласым воем машины «Скорой», милиции и пожарная, окруженные мигом собравшейся толпой народу. Впрочем, когда Алёна добежала до перекрестка, пожарная и «Скорая» уже отъехали, и она вздохнула с облегчением, насмешливо назвав себя фантазеркой.

Кажется, она и в самом деле слишком уж распустила свое воображение, к Константину это тройное пришествие сил быстрого реагирования не имело никакого отношения. Очевидно, кто-то из жильцов ошибочно поднял тревогу, или сработала пожарная сигнализация в магазине на первом этаже, или вовсе забавлялся телефонный хулиган…