Шесть лет спустя, Людовик XIII возобновил переговоры, прерванные его предшественником, и Сансон Наполлон получил приказание отвезти в Алжир новые настояния султана. Прибыв 20 июня 1626 года, французский посол едва вышел на берег, как подвергся, подобно своему предшественнику, угрозам народа и оскорблениям янычар, громко предлагавшими сжечь его живого. Твердость его поступков уняла однако самых горячих, но когда он был приведен к паше и на диван, буря возобновилась: его обвинили в предъявлении поддельных фирманов султана, и самые умеренные решили сторожить его на виду, между тем как в Константинополь отправится депутация для проверки его слов. По возвращении посланных и несмотря на привезенные ими свидетельства, переговоры подвигались вперед так медленно и с такими препятствиями, что Сансон Наполлон был принужден прервать их. Но город Марсель, торговые выгоды которого требовали улаживания этого дела за какую бы ни было цену, решился на добровольную дань, главные города Франции последовали его примеру, и Наполлон возвратился в Алжир купить мир, который был невозможен посредством дипломатических переговоров. 19 сентября 1628 г. был подписан трактат, который продал Франции за ежегодную дань в 16 000 ливров право возобновить заведения Ла-Каллы и прибавить к ним еще несколько приморских пунктов для ловли кораллов, торговли лошадьми, кожами и шерстью. Та же конвенция постановляла обоюдный размен невольников, что вперед больше не будут брать их и что, наконец, алжирцы не будут более иметь права даже осматривать корабли, плывущие под французским флагом. Договор этот был куплен дорогой ценой, потому что, кроме ежегодной дани, должно было раздать еще 100 000 ливров в виде подарков и магарычей сановникам дивана и даже простым янычарам.

Существование французских контор было слишком выгодно туземным племенам, и потому они не думали тревожить их, но алжирские турки, поведение которых имело единственною целью приобретение богатств, мало заботились о святости трактатов. Вскоре со стороны их возникли затруднения насчет точного исполнения условий, заключенных с Сансоном Наполлоном. Французские невольники, содержимые в мусульманских тюрьмах, большей частью были люди промышленные и ремесленники, весьма полезные пиратам для публичных работ. Владельцы их употребляли все возможные хитрости, чтобы отделаться от необходимости выдать их. В продолжение восьми лет не прекращались переговоры о выкупе их поодиночке. Наскучив жалобами стольких семейств, тщетно напоминавших о святости договоров, Людовик XIII приказал снарядить эскадру из 13 кораблей, которая вышла из тулонской гавани в сентябре 1637 года под начальством адмирала Манти. Но только что вышла она в открытое море, над нею разразился страшный ураган, рассеявший корабли. После продолжительной борьбы с яростью волн, адмирал один появился в виду Алжира, вступил в гавань под парламентским флагом, чтобы скрыть событие, лишившее его кораблей, и не побоялся предать себя в руки пиратов, чтобы дипломатическим путем достигнуть того, чего уже нельзя было требовать с оружием в руках. Начальники янычар, собравшиеся для выслушивания его предложений, отвечали на них одними неистовыми криками. Восставший народ бросился толпой и хотел сжечь французский корабль. Манти нужны были вся его твердость и присутствие духа, чтобы здраво и невредимо отретироваться под защитой нескольких офицеров паши. Прибыв на борт, он немедленно приказал сняться с якоря, но, негодуя на оскорбительный прием, поднял красный флаг в знак близкой мести. Несколько дней спустя один из кораблей его эскадры, успевший отыскать путь свой после бури, взял близ африканского берега две алжирские фелуки, нагруженные товарами значительной ценности. При известии об этом пираты тотчас решились на страшную месть, вооружили пять галер и отправились грабить французские конторы в Ла-Калле и на многих других пунктах. Эта экспедиция, совершенная с быстротою и смелостью, доставила им несметную добычу и более 300 пленных, которые, по прибытии в Алжир, были брошены в темницы паши. Но в следующем году арабы, соседние с разоренными поселениями и извлекавшие большие барыши из торговых сношений с французами, вдруг отказались платить турецкому правительству дань, наложенную на них, под предлогом, что изгнание французов лишило их единственных источников к уплате. Корпус янычар, посланный против них, был изрублен, и вскоре восстание это сделалось до того страшным, что угрожало самому Алжиру, и последний мог заключить мир только тогда, когда согласился на все условия туземцев, которые они постановляли насчет будущей своей зависимости. Прибрежные поколения были освобождены от взноса недоимочных налогов, и турки обязались возобновить на собственный счет заведения в Ла-Калле, во Французском бастионе и на мысе Роза. Работы эти кончены в 1640 г., и марсельские торговцы, восстановленные в своих владениях, не были более тревожимы даже посреди почти беспрерывных войн, которые вел Людовик XIV с мусульманскими пиратами. Выгоды арабов защищали купцов лучше, нежели ядра французских эскадр, а турки сознавали необходимость сохранить мир за собой, чтобы обратить все силы свои против внешнего врага.

Но если эти грозные владыки умели смягчить свою систему налогов и хищений относительно арабов, когда того требовали их спокойствие и выгода, они, напротив, питали непримиримую политическую ненависть к кулуглисам. Кулуглисы (Куль-Оглис, солдатские сыновья) происходили от связи янычар с мавританскими женщинами, но, боясь дать силу туземному племени, алжирское правительство отстранило с 1629 года сыновей, происходивших от этих браков, от всякого участия в должностях государственных. Сбросив иго константинопольских султанов, алжирская милиция опасалась, чтобы мавры, допущенные в ряды ее, не составили рано или поздно оборонительного союза против ее деспотизма: исключить их от всякой военной или гражданской должности казалось единственным средством удержать их под строгой опекой. Кулуглисы, обязанные жизнью туземкам, образовали единственную связь между турками и мавританским племенем, и то, что показалось бы искусным законодателям драгоценным средством к слиянию разнородных пород и к созданию со временем могущественной национальности, в глазах пиратов было только опасностью, от которой должно было избавиться во что бы то ни стало. Заглушив голос крови и чувства семейные, они одинаково отвергли мавров и кулуглисов. Под предлогом заговора против них, янычары собрались в числе 2000 и внезапно объявили кулуглисов лишенными всех мест и званий, которые они занимали. Для подкрепления этой меры им приказали, под опасением неминуемой смерти, оставить Алжир в продолжение месяца. Это решение лишало детей навсегда политического наследства после отцов своих, чтобы передать их сборищу иностранцев – урожденных турков или ренегатов – которых случай, страсть к приключениям или необходимость избежать наказания за совершенные ими в отечестве преступления приводили ежегодно в Алжир. Уступая угрожавшей им буре, кулуглисы повиновались сначала. Только небольшое число их осталось в городе или его окрестностях ждать лучших дней. Так прошло несколько месяцев, после чего, думая, что опасность миновала, или, по крайней мере, ослабла, они показались снова. Но первые, решившиеся на такой неосторожный поступок, были схвачены по приказанию паши, зашиты в кожаные мешки и брошены в море.

Этот страшный пример показал кулуглисам, что вся надежда на мирное возвращение себе своего места в государстве навсегда потеряна, и они два года пробыли согбенными под уничижавшим их игом. Но это время изощрило их ненависть, жаждая мести, они составили тайное общество, опасных замыслов которого не узнал никто вне их круга, и когда наступила минута действовать, только 50 смельчаков, пользуясь забвением, которому их, по-видимому, предали, нарядились в женское платье, закрыли лица вуалью и со спрятанным под платьем оружием вошли в город с разных сторон, подошли к касбе, захватили врасплох часовых и заперлись в этой цитадели. Найди они между маврами решительных товарищей, судьба Алжира изменилась бы, владычество турков было бы уничтожено. Но мавры, беспечные и трусливые, испуганные столь дерзким поступком, который должен был привести яростную борьбу, заперлись в домах своих и покинули на произвол судьбы родственников, сыновей, друзей своих. Турки, уведомленные о занятии касбы и малочисленности противников, вооружаются и толпою бегут к цитадели, которую окружают. Приглашаемые к сдаче, кулуглисы объявляют, что не иначе отворят ворота, как по восстановлении прав их. Тотчас подан сигнал к атаке. Внешняя стена цитадели, слишком обширная, чтобы ее могли защищать на всех пунктах, сильно штурмована. Ворота сломаны пушечными выстрелами, янычары устремляются подобно потоку во внутренность укреплений и, кулуглисы, бессильные против этой толпы неумолимых врагов, предпочитают смерть ожидающим их мучениям: они, сражаясь, отступают до порохового погреба и зажигают его. Тысяча турков, убитых взрывом, 500 городских домов разрушенных и более 5000 трупов жителей, погребенных под развалинами, ознаменовали их отчаяние. Когда прошел первый панический страх, причиненный этой неожиданной катастрофой, взбешенные янычары рассеялись по всему городу. Кулуглисы, не участвовавшие в возмущении, были везде отысканы и схвачены, ужаснейшими муками вымещали на них мужество их братии. Одни были колесованы живые, другие пригвожденные руками и ногами к лестницам, ждали на них медленной и мучительной смерти, одних зарывали живых в землю, других сажали на кол, иные, наконец, брошенные на баб-азунские крючья, в продолжение трех, четырех дней ожидали смерти, палимые знойными лучами солнца и изъязвляемые насекомыми!