Охранники останавливают машину невдалеке от ворот. Один наставляет пулемет на водителя, другой обыскивает фургон, потом спрашивает ошарашенного шофера:

— Чего тебе надо?

— Посылка для сеньора Мендеса.

— От кого?

Водитель тычет в обратный адрес на ярлыке:

— От его жены.

Охранник засомневался: дон Гуэро велел, чтоб его не беспокоили, но если посылка от сеньоры Мендес, то лучше отнести ему коробку.

— Я отнесу, — говорит охранник.

— Но мне надо, чтоб он расписался.

Охранник тычет дуло в лицо водителю:

— Расписаться за него могу и я, правильно?

— Конечно. Конечно.

Охранник расписывается, несет посылку к двери и звонит. Дверь открывает горничная.

— Дона Гуэро нельзя...

— Посылка от сеньоры. Экспресс-почтой.

Позади горничной возникает Гуэро. Глаза у него опухли от слез, лицо красное, из носу течет.

— Что такое? — рявкает он. — Черт, я же велел...

— Посылка от сеньоры.

Гуэро забирает коробку и со всей дури шваркает дверью.

Сдирает клейкую ленту.

Все-таки посылка пришла от нее.

И он вскрывает коробку, внутри маленький холодильник. Гуэро откидывает крышку и видит — ее блестящие черные волосы.

Ее мертвые глаза.

Открытый рот.

А в зубах у нее какая-то бумажка.

— А-а-а!!! — заходится Гуэро.

Охранник в панике вышибает дверь.

Врывается в комнату: его патрон пятится от коробки, надрываясь криками. Охранник, принесший посылку, заглядывает внутрь коробки, складывается пополам: его рвет. Отрезанная голова Пилар покоится на ложе из застывшей крови, в зубах торчит листок бумаги.

Двое других охранников берут Гуэро под руки и пытаются оттащить, но он упирается и душераздирающе кричит. Первый охранник отирает рот и, придя в себя, вытаскивает листок изо рта Пилар.

Что-то непонятное:

«Hola, Chupar». (Привет, Чупар.)

Другие охранники пытаются отвести Гуэро к дивану, но он выхватывает записку, читает ее, становится еще бледнее, хотя куда уж больше, и вопит:

— Dios mio, mis nenes! Donde estan mis nenes?! (О Боже мой, мои дети! Где мои дети?!)

— Donde esta mio madre? Yo queiro mi madre! (Где моя мама? Я хочу к маме!) — плачет Клаудиа, потому что на мосту мамы нет, она видит только каких-то чужих людей, которые ее разглядывают. Гуэрито тоже начинает плакать. И Клаудиа теперь не хочет, чтобы ее держали. Она выкручивается из рук Фабиана и отбивается, крича:

— Mi madre! Mi madre!

Но Фабиан все так же твердо шагает к середине моста.

Адан видит, как он подходит.

Словно ночной кошмар, видение из ада.

Адана как парализовало. Ноги его будто гвоздями к мосту приколотили, и он стоит, пока Фабиан, улыбаясь братьям Орехуэла, говорит:

— Дон Мигель Анхель Баррера заверяет вас, что в племяннике течет его кровь.

Адан верит в цифры, в науку, в физику. Но именно в этот миг он постигает природу зла: зло обладает инерцией движения — раз запустив, его трудно остановить. Это закон физики: тело находится в движении, пока что-то не остановит его.

У Тио, как обычно, блестящий план. При всей своей потрясающей безнравственности, порожденной крэком, он смертоносно точен в постижении сути человеческой природы отдельного индивидуума. В этом гениальность Тио: он знает, что самое трудное в мире не удержаться от совершения зла, а набраться силы остановить.

Ценой жизни встать на его пути.

Если я попытаюсь нарушить план Тио, это будет означать слабость перед Орехуэла — слабость, которая или сейчас же, или в будущем окажется губительной для всех нас. Стоит мне выказать хоть малейшее разногласие с Фабианом, это тоже наверняка приведет к крушению.

Тио — гений. Он зажал меня в тиски, не оставив никакого выбора.

— Я хочу к маме! — надрывается Клаудиа.

— Тш-ш, — шепчет Фабиан, — я веду тебя к ней.

Фабиан устремляет взгляд на Адана, ожидая знака.

И Адан знает — он подаст его.

Потому что мне нужно защищать свою семью, думает Адан. Иного выбора нет. Или семья Мендеса, или моя.

Будь Парада тут, он бы облек мысли Адана в другие слова. Он бы сказал, что когда нет Бога, есть только природа, а у природы жестокие законы. Первое, что проделывают новые вожаки, — убивают отпрысков старых.

Без Бога все сводится к одному — к выживанию.

Ну что ж, а Бога тут нет, думает Адан.

И кивает.

Фабиан швыряет девочку с моста. Бесполезными крылышками встопорщиваются черные волосы, и она стремительно падает в воду. Схватив мальчика, Фабиан без усилий кидает его через перила в реку.

Адан вынуждает себя смотреть.

Потом переводит взгляд на братьев Орехуэла, лица у тех белые от потрясения. Рука Джильберто, когда он захлопывает кейс, дрожит. Подхватив кейс, он нетвердыми шагами удаляется с моста.

Внизу стремительные воды Рио-Магдалены уносят по течению маленькие тела.

Неужто никто так и не избавит меня от

этого докучливого священника?

Генрих II Плангпагенет

Сан-Диего

1994

Сегодня День поминовения. День мертвых.

Большой праздник в Мексике.

Традиция восходит еще ко временам ацтеков, которые почитали богиню Миктекациуатль, покровительницу мертвых, но испанские священники перенесли праздник с середины лета на осень, чтобы он совпал с кануном Дня всех святых и Днем всех душ[104]. Да пусть, думает Арт, доминиканцы могут называть его как угодно — все равно день посвящен мертвым.

Мексиканцы охотно говорят о смерти. У них для нее множество прозвищ: Милашка, Тощая, Костлявая или просто Старуха Смерть. Они не стараются отстраниться от нее. Они накоротке со смертью, и умершие остаются членами их семьи. В День мертвых живые ходят на кладбища навещать своих родственников. Приносят туда вкусную еду, делят ее с дорогими усопшими.

Да ну к черту, думает Арт, мне бы хотелось пообедать с моей живой семьей. Жена и дети живут в том же городе, мы ходим по одним и тем же улицам в одно время, и все-таки каким-то образом я с ними будто нахожусь на разных уровнях существования.