По-настоящему удовлетворительных объяснений этого «большого скачка» мировой капиталистической экономики с его беспрецедентными социальными последствиями пока не существует. Безусловно, многие страны энергично стремились к тому, чтобы соответствовать образцовой экономике индустриального общества начала двадцатого века, а именно экономике Соединенных Штатов — страны, не разоренной ни одной выигранной или проигранной войной, хотя и пережившей потрясения Великой-депрессии. Они систематически пытались подражать США, что ускорило процесс их экономического развития, поскольку всегда проще усовершенствовать существующие технологии, чем изобретать новые. Последнее может начаться позже, как показал пример Японии. Однако «большой скачок» имел гораздо более важные последствия. Благодаря ему произошла коренная реорганизация и реформирование капитализма и был совершен прорыв в сфере интернационализации и глобализации экономики.

Первое создало «смешанную экономику», что упростило государству процессы планирования и управления ее модернизацией, а также намного увеличило спрос. Все послевоенные истории небывалого экономического успеха капиталистических стран, за редчайшими исключениями (Гонконг), являлись историями индустриализации, поддерживаемой, управляемой, руководимой, а иногда планируемой правительствами — от Франции и Испании в Европе до Японии, Сингапура и Южной Кореи в Азии. В то же время политическая приверженность правительств полной

занятости и (в меньшей степени) уменьшению экономического неравенства, т. е. ориентация на благосостояние и социальную защищенность, впервые создала массовый потребительский рынок предметов роскоши, которые теперь перешли в разряд необходимых. Чем беднее люди, тем большую часть своего дохода они должны тратить на предметы первой необходимости, такие как пища (весьма разумное наблюдение, известное как «закон Энгеля»). В 193о-е годы даже в такой богатой стране, как США, примерно треть расходов на домашнее хозяйство все еще уходила на еду, однако к началу igSo-x годов эта статья составляла Золотые годы

лишь is %. Остальное можно было тратить на другие покупки. «Золотая эпоха» демократизировала рынок.

Второе, т. е. интернационализация экономики, увеличило производительную способность мировой экономики, сделав возможным гораздо более совершенное и сложное международное разделение труда. Первоначально оно было ограничено главным образом кругом так называемых «развитых рыночных экономик», т. е. странами, принадлежавшими к американскому лагерю. Социалистическая часть мира была в значительной степени изолирована (см. главу тз), а наиболее динамично развивающиеся страны третьего мира в 1950-е годы предпочитали самостоятельно осуществляемую плановую индустриализацию, заменив импортируемые изделия своей собственной продукцией. Конечно, основные западные капиталистические страны торговали с остальным миром, и весьма удачно, поскольку условия торговли им благоприятствовали—т. е. они дешево могли покупать сырье и продовольствие. Что действительно резко увеличилось, так это торговля промышленными товарами, в основном между главными развитыми странами. За двадцать лет с 1953 года мировая торговля готовой продукцией выросла в десять раз. Производители промышленнейчтродукции, с девятнадцатого века стабильно контролировавшие немногим менее половины общемирового торгового оборота, теперь покрывали более 6о% рынка (W. A. Lewis, 1981]. «Золотая эпоха» утвердилась в экономиках ведущих капиталистических стран даже в чисто количественном отношении. В 1975 году на долю стран «большой семерки» (Канада, США, Япония, Франция, Федеративная Республика Германия, Италия и Великобритания) приходилось три четверти всех частных автомобилей земного шара, почти таким же было и соотношение числа телефонов (UNStatistical Yearbook, 1982, p. 955ff, ioi8ff). Однако новая промышленная революция не была ограничена каким-либо одним регионом.

Основными направлениями являлись реструктуризация капитализма и продвижение в области интернационализации экономики. Успехи «золотой эпохи» нельзя объяснить только технической революцией, хотя и она, безусловно, сыграла свою роль. Как уже говорилось, во многом новая индустриализация в эти десятилетия заключалась в распространении уже имевшихся технологий в-новые страны. Так. индустриализация образца девятнадцатого века в угольной и металлургической промышленности пришла в аграрные социалистические страны, а в европейских государствах индустриализация нефтеперерабатывающей отрасли происходила на основе американских достижений. Влияние высоких технологий на гражданскую промышленность стало массовым только с началом «кризисных десятилетий» (после 1973 года), когда произошел прорыв в области информационных технологий и генной инженерии, а также и другие прорывы в неизведанное. Возможно, главными достижениями, преобразовавшими мир сразу же после окончания войны,

«Золотая эпохам)

стали достижения в области химии и фармакологии, которые сразу же оказали влияние на демографическую обстановку в странах третьего мира fevr главу 12). Их культурные последствия проявились несколько позднее, по скольку сексуальная революция 1960—1970-х годов на Западе произошла во многом благодаря антибиотикам (неизвестным перед Второй мировой войной), с помощью которых удалось устранить главную опасность половой распущенности — венерические заболевания, сделав их легкоизлечимыми, а также благодаря противозачаточным таблеткам, ставшим широко доступными в 1960-6 годы (в 1980-6 годы после возникновения СПИДа секс вновь стал фактором риска).

Иначе говоря, высокие технологии вскоре стали столь неотъемлемой частью экономического бума, что о них не следует забывать даже в тех случаях, когда мы не считаем их решающим фактором.

Послевоенный капитализм, безусловно, являлся, по формулировке Крос-ланда, системой, «реформированной до неузнаваемости», или, по словам британского премьер-министра Гарольда Макмиллана, новой версией старой системы. Преодолев ошибки периода между Первой и Второй

мировыми войнами, он не просто вернулся к своим обычным функциям «...поддержания высокого уровня занятости и (...) определенной степени экономического роста» (Я. G. Johnson, 1972, р. 6). По существу было заключено нечто вроде брачного союза между экономическим либерализмом и социальной демократией (или, с точки зрения американцев, Рузвельтов ской политикой «нового курса») со значительными заимствованиями у Советского Союза, являвшегося пионером экономического планирования. Именно поэтому нападки на реформированный капитализм со стороны ортодоксальных сторонников свободного рынка так усилилось в ig/o-e и igSo-e годы, когда политика, основанная на подобном браке, перестала подкрепляться экономическими успехами. Специалисты, подобные австрийскому экономисту Фридриху фон Хай-еку (1899—J992), никогда не являлись прагматиками и были готовы (неохотно) допустить, что экономическая деятельность, противоречащая принципу невмешательства государства в экономику, может быть успешной, хотя и приводили убедительные доказательства, отрицающие эту возможность. Они верили в формулу «свободный рынок = свобода личности» и, соответственно, осуждали любые отступления от нее, усматривая в них «дорогу к рабству» (так называлась книга фон Хайека, изданная в 1944 году). Эти специалисты отстаивали чистоту рынка во время Великой депрессии. Они продолжали осуждать политику, сделавшую «золотую эпоху» действительно золотой, несмотря на то что мир в это время становился все богаче, а капитализм (плюс политический либерализм) вновь стал процветать на основе взаимодействия рынка и правительства. Но в период между 1940-ми и 1970-ми годами никто не слушал этих приверженцев старых убеждений.