– Я рада, что ты вернулся, Ниргал, но постарайся поскорее наверстать упущенное, хорошо?

Наверстать упущенное. «Свободный Марс» теперь был политической партией, крупнейшей на планете. Но так было не всегда: вначале он был скорее сообществом друзей или частью подполья, живущего в «полусвете». В основном оно состояло из бывших студентов университета Сабиси или, позднее, членов очень зыбкого объединения крытых каньонов, городских тайных кружков и так далее. Своего рода обобщающее название для сочувствующих подполью, но не последователей какого бы то ни было определенного политического движения или философии. На самом деле их название было просто обрывком фразы: «…свободный Марс».

Во многом она была детищем Ниргала. Добиться самостоятельности желали многие уроженцы, тогда как различные партии иссеев, основанные на соображениях тех или иных ранних поселенцев, эту идею не поддерживали – они хотели чего-то нового. А Ниргал путешествовал по планете, встречая людей, которые устраивали встречи и обсуждения, и это продолжалось так долго, что люди захотели, чтобы у этого появилось название. Люди вообще любили названия.

И вот, «Свободный Марс». Во время революции это стало объединяющим лозунгом для уроженцев, выделяющихся из общества как стихийный феномен, и его членами провозглашало себя гораздо больше человек, чем кто-либо мог представить. Миллионы. Большинство уроженцев. По сути, это предопределило революцию и стало основным залогом ее успеха. «Свободный Марс» как повеление, как призыв к действию. И они это сделали.

Но затем Ниргал улетел на Землю, чтобы изложить свои доводы там. И пока его не было, во время конституционного конгресса, движение «Свободный Марс» превратилось в организацию. Это было хорошо – как нормальное развитие событий, как необходимая часть становления их независимости. Никто на это не жаловался, не причитал о былом, не предавался ностальгии о героическом времени, в котором на самом деле не было ничего героического – или которое было настолько же героическим, насколько и гнетущим, тревожным, опасным и полным лишений. Нет, Ниргал не испытывал ностальгии – смысл жизни заключался не в прошлом, а в настоящем, не в сопротивлении, а в выражении. Нет, он не хотел, чтобы все стало, как было раньше. Он был рад, что они сами стали (по крайней мере, отчасти) властителями своей судьбы. В этом не состояло проблемы. Не заботил его и поразительный рост числа сторонников партии. Казалось, они выходили на уровень сверхбольшинства: в исполнительном совете трое из семи членов принадлежали к руководству «Свободного Марса», и бо́льшую часть остальных мировых должностей занимали другие ее члены. К партии примыкала добрая часть новых эмигрантов, равно как и старых, а также уроженцев, которые до революции поддерживали другие силы, и, наконец, люди, ранее бывшие сторонниками режима ВП ООН, а теперь искавшие новую силу, к которой можно присоединиться. В итоге, теперь это была огромная группа. И в первые годы нового социально-экономического порядка такое сосредоточение политической силы, мнений и убеждений, несомненно, имело ряд преимуществ. Они могли добиваться своего.

Но Ниргал не был уверен, хотел ли он быть частью этого.

Однажды подойдя к городской стене и выглянув за пределы купола, он увидел группу людей, стоящих на стартовой платформе на краю обрыва к западу от города. У них было множество одиночных летательных аппаратов – планеров и ультралитов, которые запускались, как из рогатки, и взлетали в теплых восходящих потоках, а также менее габаритных дельтапланов и других – новых, одноместных, похожих на планеры, присоединенные к днищу небольших аэростатов. Длина этих аппаратов лишь немного превосходила рост людей, которые подвешивались за петли или усаживались на сиденья под крыльями планеров. Они явно были изготовлены из сверхлегких материалов, некоторые даже просвечивались или были почти невидимы, из-за чего, когда они оказывались в небе, казалось, будто люди в лежачем или сидячем положении парили сами по себе. Другие планеры были окрашены и оставались заметны даже на расстоянии нескольких километров в виде зеленых или синих контуров в небе. К коротким крыльям крепились небольшие ультралитовые двигатели, которые позволяли пилотам менять направление и высоту – в этом смысле аппараты походили на самолеты, но с аэростатами, благодаря которым становились более безопасными и подвижными. Пилоты могли сажать их где угодно, и разбить их, казалось, было просто невозможно.

Дельтапланы, напротив, выглядели опаснее, чем когда-либо. Летавшие на них были самыми искушенными из всех, кто поднимался в воздух. Ниргал увидел это, когда подошел ближе: искатели острых ощущений сбегали с обрывов, крича по радиосвязи в адреналиновом возбуждении. Как-никак они падали с утесов, и неважно, какое у них было снаряжение, – тело все равно ощущало происходящее. Неудивительно, что они кричали как сумасшедшие!

Ниргал сел в метро и вышел на стартовой платформе, привлеченный этим удивительным зрелищем. Столько людей, вольно парящих в небе… Конечно, его узнали и стали пожимать руки, а потом он принял приглашение группы планеристов подняться и узнать, каково это. Дельтапланеристы предложили научить его летать, но он усмехнулся и сказал, что для начала попробует небольшой планер-аэростат. Поблизости стоял один такой, двухместный, и женщина по имени Моника пригласила Ниргала, заправила бак двигателей и села рядом с ним. Они поднялись по пусковой мачте, откуда их вытолкнули в сильный послеполуденный ветер над городом, который с воздуха показался им крошечным, насыщенным зеленью куполом, гнездившимся на краю последней на северо-западе сети каньонов, избороздивших склон Фарсиды.

Полет над Лабиринтом Ночи! Ветер голосил вокруг туго натянутого прозрачного материала их аэростата, их трясло из стороны в сторону, и весь планер горизонтально вращался, как казалось, бесконтрольно. Но затем Моника, рассмеявшись, занялась находившимися перед ней приборами, вскоре после чего они, кружа, двинулись на юг поперек лабиринта, пролетая каньон за каньоном. Затем оказались над хаосом Комптон и над развороченной землей Иллирийских Врат, откуда начиналось понижение к леднику Маринер.

– У этой штуки двигатели намного мощнее, чем от них требуется, – услышал он голос Моники в наушниках. – Можно броситься прямо на ветер, дующий со скоростью до двухсот пятидесяти километров в час, хотя ты вряд ли захочешь такое испытать. Можно также использовать двигатели для противодействия аэростату, чтобы посадить планер. Вот, попробуй. Этот рычаг отвечает за левый двигатель, этот – за правый, а вот стабилизаторы. Управлять двигателями – это раз плюнуть, а вот к стабилизатору надо немного привыкнуть.

Перед Ниргалом находилась вторая приборная доска. Он положил руки на рычаги и надавил. Планер повернул вправо, затем влево.

– Ух ты!

– Здесь электродистанционное управление, так что, если ты попытаешься нас убить, оно просто отменит команду.

– Сколько часов ты налетала, пока всему этому не научилась?

– А сам-то ты уже освоился, да? – Она рассмеялась. – Нет, на самом деле это требует часов сто или около того. Смотря что ты имеешь в виду под словом «научиться». Между сотней и тысячей часов существует плато смерти – после того, как люди расслабляются, но до того, как становятся реально хороши, с ними случаются неприятности. В основном это касается дельтапланеристов. А что до этих штук, то они ничем не отличаются от симуляторов, поэтому можно наработать часы там, а когда ты взлетишь по-настоящему, тебе включат электродистанционку, как будто ты не достиг необходимого времени налета официально.