– Как ты? – позвонил мне Виктор Сергеевич. И мне стало хорошо и приятно от его голоса. Я не знаю, кто он мне. Но когда я слышу его голос, у меня в груди появляется теплая приятная точка, и растет, растет, наполняя душу совершенно непонятной радостью. Когда это случилось? Не знаю. Но случилось.

– Нормально, – ответила я.

– Ела?

– Да.

– Грустишь?

– Нет.

– Не вижу твоего лица, не понимаю…

Никто больше со мной так не говорит – спрашивая, ела ли я, на самом деле спрашивает совершенно о чем-то другом, невыразимом.

– Все хорошо. Просто я встретила в больнице одного человека… Его привезли ночью…

– И влюбилась, – засмеялся Виктор Сергеевич.

– Нет. Он…

Как ему это рассказать? Обычные бредни всех детдомовских. Я уже и не слушаю эти рассказы. Если верить, то у каждого из нас где-то есть знаменитый отец, или дедушка, или брат. Чаще всего именно по мужской линии, потому что отцы бросают свои семьи, заводят новые, вот и получаются потом всякие чудеса. Вот и я – тоже. Наверно, мне это просто приснилось, от слабости. Но если бы приснилось, мне бы приснился Николай Воронов, тот самый артист непонятного возраста, который мне так нравится, – высокий, благородный, приятный, и я бы решила во сне, что он и есть мой настоящий отец или, на худой конец, родной дядя… Почему мне так нравится на него смотреть и все время кажется, что я его очень хорошо знаю? Но приснился-то мне совсем другой человек… Или не приснился…

– И что – он? – продолжал очень мягко допытываться Виктор Сергеевич. – Руся, не молчи. Я, кажется, знаю, что нам с тобой делать. Если ты, конечно, согласна. Это всех вопросов не снимет, но… Другого пути я не вижу. Не хочу только говорить по телефону, сегодня приеду, хорошо?

– Да.

Я нажала отбой и попыталась собраться с мыслями. Виноградова. Как узнать, была ли моя бабушка в девичестве Виноградова? Я вспомнила, что на памятнике написано Артемьева, старик как будто тоже помнит эту фамилию, но я не уверена, что он сейчас что-то хорошо помнит и понимает. Он вообще сначала решил, что в палату вошла Галя. Значит, ему не очень хорошо было в тот момент. Галя-то его давно умерла, он сам тут же согласился с этим! Все-таки надо было спросить у Милютина, как мне быть.

Я лежала, думала, думала, пока у меня голова не начала взрываться. Я попыталась подумать о чем-то другом, о том, что понятнее моей голове. Как мне сдавать экзамены… Я прочитала, что для того, чтобы поступить в педучилище, необходимо набрать нужное количество баллов, и немаленькое. Сдам ли я хорошо экзамены? Но в эту сторону совсем не думалось. Сдам. Или не сдам. Пойду в малярное и пропаду. Значит, надо сдать.

А что дальше будет со мной и с Виктором Сергеевичем? Это тоже пока совершенно непонятная, хотя и приятная мысль. Но все же как быть с этим знаменитым в прошлом стариком… Это мой дедушка? Он узнал во мне Галю, которую любил, мою бабушку звали Галина… Еще раз к нему пойти? Ведь он-то даже не знает, как меня найти в больнице, в какой я палате… Да, пойти еще раз, рассказать то, что я знаю о бабушке, и понять, она ли это… Это же лучше, чем думать, думать…

И почему все так волнуются о наших отношениях с Виктором Сергеевичем? Серафима его вчера увела… Чем-то ему грозят… Ведь это совершенно не так, даже если и есть серьезные отношения, никого и никогда за это не наказывают… Почему тогда Вульфа написала заявление в прокуратуру? О чем? В прокуратуру же пишут, только если есть какое-то преступление? А разве любить – это преступление?

Серафима что-то говорила тогда на уроке о «статье»… Статья – это что? Уголовный кодекс Российской Федерации? Мы проходили как раз в этом году по обществоведению разные статьи, пытались даже говорить о таких статьях, как изнасилование, но разговор пошел не туда, и учительница быстро свернула его. С нашими лучше не говорить о таком. Да и домашние дети перевозбудились, смеялись, говорили глупости, кто что знает.

А какая это может быть статья, если она правду говорила? Наверняка неправду. Нет такой статьи, я уверена. Размышления мои прервала тетя Диляра, которая пришла снять капельницу.

– Вот, порозовела немножко, а то я даже испугалась. Все хорошо? – спросила она, ловко приклеивая мне на руку пластырь.

– Да. Тетя Диляра, а какая может грозить статья… – я замялась, – если… если не изнасилование, а если…

– Что такое? – медсестра наклонилась поближе ко мне. – Что у тебя случилось? Какая еще статья?

– Мне сказали, что моему тренеру… грозит статья… потому что мы с ним встречаемся…

– Ух ты ж, смотри, какие! – присвистнула тетя Диляра и, совсем понизив голос, спросила: – А вы с ним как? В смысле… – она покрутила руками.

– Нет, – я почувствовала, что краснею. – Нет. Но все так думают.

– Ох, я не знаю.

– А как посмотреть в Интернете?

Она задумалась.

– А, ты набери «совращение малолетних», так, наверно.

Я даже содрогнулась внутренне.

– Какое неприятное слово.

– Да и действие, знаешь, не из самых приятных! – засмеялась тетя Диляра. – Хотя кому как! Кому-то, может, и в самый раз! Ладно, лежи, о лишнем не думай, тебе поправляться надо, а не о статьях думать, пусть он думает, раз взрослый! Вот они, какие, оказывается, твои… – она поправила мне одеяло и пошла к бабушке напротив: – Что, бабуля, встать попробуем? А то выписывать тебя собираются… Приказ такой – не залеживались чтобы, значит, не отдыхали на койках. Прокачали глюкозой – и привет, домой поехали, больные, здоровые, не важно. Место другим освободили.

Я стала искать в Интернете то, что сказала мне тетя Диляра. И нашла очень быстро. Да, правда, есть такая статья в Уголовном кодексе, Серафима не преувеличила. Статья 134 УК РФ «О совращении малолетних». Ничего себе…

То есть, значит, если бы мы с Пашей встречались – как он, скорее всего, встречается с Алёхиной, – нам бы ничего не было. Детки балуются. Или детки безобразничают. Или «спешат быть взрослыми». А вот если с Виктором Сергеевичем… И ведь, правда, никак не докажешь! И никакая справка тут не поможет, у меня хватает взрослости это понять.

А как же быть? Договориться с Вульфой, чтобы она забрала заявление. Только так. Это очень подло – если Виктор Сергеевич станет с ней снова встречаться, я понимаю. Но не садиться же ему в тюрьму – причем ни за что! За один-единственный поцелуй. И за то, что он смутил мое сердце. Смутил, это правда. Но я не страдаю, не плачу. Может быть, я вообще не способна на страдание? Разные же есть люди.

Я смутно-смутно помню мамины разговоры с одной ее подругой. Мама тоже говорила ей: «Просто я такая. Мне больно, но не настолько. Я не буду из-за него убиваться». Наверно, они говорили тогда о моем папе. Да, я понимаю маму – из-за моего папы уж точно убиваться не стоит. И я бы не хотела полюбить кого-то так, чтобы убиваться. Мне кажется, некоторые девочки сами ищут страдания, им нравится страдать. И любви ждут, как страдания. Я – нет. Я вообще любви не жду. Может быть, потому что у меня есть дела поважнее. Мне надо о себе позаботиться, ведь я понимаю – обо мне никто больше не позаботится.