– Взбешен?

– Да, пышет яростью. Ох, простите, сэр Ричард…

Я пробормотал:

– Да ладно, ты передал все в точности. И настроение герцога, и вообще все… Эх, я так хотел отбыть до него.

– Да, – согласился он, – пусть бы кусал локти. Так даже интереснее!

– Я тоже так думаю, – сказал я. – Еще как интереснее. Даже не представляешь.

– Что делать будете, сэр Ричард?

Мне было понятно, что делать: спрятаться в скорлупку и трястись мелкой дрожью в надежде, что там не найдут, но человек – лживое животное, я посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Как что? Сейчас уберу карты и выйду взглянуть на этого… заговоренного, как его обзывают.

Он сказал деловито:

– Говорят, он в самом деле. Были удальцы, что проверяли. На их могилках и трава уже не растет.

Я в самом деле убрал в стол карты, поднялся, стараясь, несмотря на холодный ужас во внутренностях, выглядеть спокойным и беспечным, сказал же, что все мы – брехуны, так вот не просто брехуны, а самые дурные брехуны, обманываем не только других, но стараемся надуть и себя.

Герцог прибыл с большой свитой, все почти в таких же устрашающих доспехах, как и люди барона Унгера, они тоже здесь, мрачные и озлобленные, пока не видно, чтобы их возглавил новый вожак.

Когда я тихохонько вошел в большой зал, что служит приемной, народу великое множество, ну это как всегда, слышится сдержанный говор, но прибавилась большая группа людей в латах, так резко отличающихся от придворных в мягкой праздничной одежде.

Сам герцог окружен вельможами, что пышностью одежд и обилием золотых цепей превосходят даже завсегдатаев королевского двора. Высок, дороден, в талии шире, чем в плечах, лицо круглое, щеки начинают обвисать, подбородок, как у ребенка, что знатоками трактуется как признак слабой воли.

Он показался мне больше озабоченным возможностями хорошо поесть, выпить, поспать да потискать толстых и веселых баб, чем заниматься политикой и завоеваниями.

– Если правда, – сказал я тихонько Торкилстону, – что говорят о его неуязвимости, он просто добряк. Другой бы, обнаглев, залил королевство кровью.

– Осторожный, – шепнул Торкилстон. – На рожон не лезет. Да ему и так было хорошо…

– Было?

– Да.

– А что изменилось?

– Вы, – ответил он едва слышно.

– О, Господи, что я за лишняя такая душа на свете, всем мешаю?

– Само собой разумелось, – пояснил он, – принцесса Алонсия, достигнув соответствующего возраста, достанется ему в жены. И тогда он без всяких кровопролитий станет королем. Старый король либо умрет, либо передаст ему власть добровольно…

Я подумал, кивнул.

– С точки зрения государственности, это самый разумный шаг. У такого никто не решится отнимать власть, а он сам не будет выглядеть узурпатором. Мудро.

Торкилстон поморщился.

– Это не от мудрости. Он достаточно ленив, это его лорды постоянно подбивают воспользоваться своими преимуществами. Сами они при новом короле надеются занять места повыше, чем у них сейчас. По их мнению, он должен был сразу прийти в королевский дворец, убить короля и занять трон по праву сильного. Не знаю, скоро ли поддался бы нажиму, но тут явились вы и, как брошенный булыжник, всколыхнули этот лягушачий пруд.

Я посмотрел по сторонам.

– Не хотелось бы мне сталкиваться с этим бугаем. Он и без неуязвимости хорош, а тут еще это заклятие…

– Тогда вам нужно отказаться от руки принцессы, – сказал он. – До этого герцог только ждал ее совершеннолетия. Но сейчас и совершеннолетие, и… вы, мой дорогой сюзерен.

Я сказал невесело:

– Еще и убийство двух его людей.

– Боюсь, – согласился он, – уже поздно отказываться даже от руки принцессы.

– Считаете, не простит гибели вассалов?

– Даже если бы простил, – ответил он, – остальные заставят мстить. Каждый ставит себя на место убитого… понятно, хотел бы сурового отмщения.

На нас начали оглядываться, меня да не узнать, придворные попятились во все стороны с такой поспешностью, что оттаптывали один другому ноги.

Я выдавил улыбку и, чтобы не показалось слишком умным, будто прятался, сам сделал пару шагов вперед, Торкилстон идет справа, как привязанный, я остановился, мирно беседуя с ним, причем сам не помнил, что говорю дрожащими губами и что он отвечает.

Герцогу шепнули нечто, он резко повернулся, огромный, как скала в доспехах, голова как валун, маленькие глазки уставились на меня со злобной недоверчивостью лесного кабана, вожака стаи.

Торкилстон шепнул:

– Ваш звездный час, сэр Ричард!.. А я вас пока оставлю, чтобы не делились славой с кем попало.

– Отарасконился уже, – сказал я вдогонку.

Герцог пошел в мою сторону тяжелыми бухающими шагами, так шагал бы разве что горный огр, удерживая на плечах средних размеров скалу.

Во мне заныли не только внутренности, но и зубы. Я старался держать лицо спокойным и радушным, но все мышцы слушались очень неохотно.

Он остановился передо мной, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Грубое мясистое лицо начало наливаться дурной кровью, наконец приняло буряковый цвет.

– Так это и есть, – сказал он, ни к кому не обращаясь в отдельности, – тот самый чужак, что явился, как презренный пират, с моря… предательски убил одного из моих людей, а потом и барона Унгера, о которых я скорблю, как сюзерен и как человек?

– Сэр, – сказал я примирительно, – все было не совсем так… Кстати, свидетелей множество…

Он повысил голос:

– Это и есть тот, кто за все заплатит?

– Сэр, – сказал я снова, голос мой жалко дрогнул, – все видели, что я только защищался. Ваши отважные люди слегка переборщили. Мне оставалось либо умереть, либо защищать свою шкуру…

Он взревел:

– Теперь твою шкуру сниму я!

Он медленно потащил из богато инкрустированных ножен меч с лезвием из синеватой стали. Рукоять широка, с захватами для чужого лезвия, очень хороший и дорогой меч, но герцогу даже не нужно уметь им особенно пользоваться, неуязвимый всегда сумеет нанести смертельный удар…

Буду драться, мелькнула мысль, пока не увижу, как на нем заживает, как на собаке. Или вообще раны не появляются. И тогда брошу все и сбегу…

Но какая-то частичка в мозгу холодно и бесстрастно напоминала, что на самом деле останусь и буду драться, такой вот дурак, а правильнее было бы как раз удрать…

Ему принесли щит, он надменно протянул в их сторону руку и, пока щит надевали и закрепляли у локтя, смотрел на меня немигающе и грозно, хотя у меня и так все заледенело в предчувствии гибели.