Душа просила чего-то необычного, трогательного, благородного. Вот спасаешь людей, а в ответ получаешь визги в чужом кабинете, Страшилу за рулем битого «японца» и жену, собирающуюся вернуться только за вещами.

А он все равно – благородный и добрый, и будет делать хорошие дела.

Остаток дня Афанасьев потратил на то, чтобы выбрать огромный букет в корзине и через фирму, занимающуюся доставкой, отправить его в деревню Огурцово Луизе Воеводиной. В корзинку он засунул еще десять пакетиков с семенами огурцов.

Вечером он пил коньяк на своей кухне и слезы капали на стол от осознания собственной исключительности, и от обиды на то, что его предали самые близкие люди.

* * *

– Таня, Таня, я дозвонился!!

– Куда ты, черт возьми, дозвонился? – пробормотала Татьяна.

Просыпаться категорически не хотелось. Ночь, как водится, была безумная и бессонная, в особенности от того, что они приехали вчера вечером в холостяцкую квартиру Тараса, а не остались в «бабушкиной» комнате.

Здесь они совсем потеряли стыд, потому что за стенкой не было ни Пашки, ни Афанасьевой, ни Сычевой, а на малознакомых соседей им было плевать.

– До твоего отца, Таня! – Он зашел в спальню свежий, причесанный, в джинсах и белой майке.

– Что?!! – Татьяна подскочила в постели, словно простыни ужалили ее током. – Что ты сказал? – прошептала она, в ужасе глядя на трубку, которую протягивал ей Тарас.

– Я дозвонился до твоего отца и поговорил с ним. Теперь он хочет поговорить с тобой.

– Я не буду с ним говорить, – прошептала она, зажав микрофон ладонью. – Он выгнал меня из дома! Он назвал меня гулящей девкой, он...

– Тань, – Тарас присел рядом и обнял ее за плечи большой горячей рукой. – Тань, ну не будь дурочкой. Ты же понимаешь, что какую бы ерунду ни говорили родители, они делают это от неравнодушия и любви к собственному ребенку. Вот если бы моя дочка засобиралась в Москву к женатому мужику, я... дочку бы под замок, а мужику тому кое-что вырвал. Поговори с отцом! Нельзя жить с обидой на родителей. – Он поцеловал ее в висок.

– Я ни в чем не виновата! – шепотом закричала Татьяна. – Я любила Афанасьева! И готова была ради него на все, даже на разрыв с родителями, даже на...

– Не заставляй меня все же отрывать ему кое-что, – поморщился Тарас и сунул ей трубку в руки.

– Как ты узнал его телефон?

– Он забит у тебя в мобильнике под названием «папа», – улыбнулся циклоп и пристроил трубку к ее уху.

– Да, папа, – еле слышно сказала Татьяна.

– Таня, дочь, я поговорил с твоим молодым человеком, он стоящий парень, я был неправ, – отчеканил отец.

Наверное, он был на работе, сидел за большим начальственным столом и постукивал по нему ручкой.

– Да? – от неожиданности и удивления Татьяна чуть не выронила телефонную трубку.

Тук-тук-тук, постучала на том конце ручка.

– Да, – подтвердил отец. – Он оказался порядочным человеком и попросил у меня твоей руки. Скажи, он что, уже развелся с женой?!

– Пап, он никогда не был женат.

– Был. Об этом судачили все наши соседи, да и ты сама этого не отрицала.

Тук-тук, нервно подтвердила ручка начальника.

– Пап, это был совсем другой... – Продолжать было бы глупо. – Да, пап, – вздохнула Татьяна, – теперь он свободен.

– Отлично. Я думаю, свадьбу будем играть у нас. Расходы я возьму на себя. Спроси, он сможет взять отпуск, или оформить командировку, чтобы приехать в наш город?

Тук-тук, потребовала ручка.

– Тарас, ты сможешь взять отпуск, чтобы свадьбу сыграть с моими родителями?

– Смогу! – закивал Тарас.

– Тарас?!! – вопросил отец. – Его звали Глеб! Ты сама говорила. И соседи говорили... тоже.

Тук! – возмутилась ручка.

– Пап, у них в семье так принято, ну, два имени, – от вранья Татьяна вспотела и пошла красными пятнами.

– Он что, сектант? – резко спросил отец.

– Пап, ну почему сразу сектант? Он вовсе даже наоборот – биолог! У него экспедиции там всякие, докторская диссертация на носу, здравый и материалистичный взгляд на жизнь. Ну, пап...

– Эк-спе-ди-ции?!! – взревела трубка и ручка, судя по звуку, полетела в угол начальственного кабинета. – Он же жур-на-лист!!

– Пап, – пробормотала Татьяна и показала кулак беззвучно хохочущему Тарасу. – Пап, ну это я говорила так, что он журналист, потому что он пишет эти... статьи научные и публикует их в научных журналах, а на самом деле он – биолог! – Она пнула Тараса ногой, а он бесшумно зааплодировал ее вранью.

– Научные? – сбавил гневные обороты отец. – Биолог, говоришь, докторскую пишет? Ладно, в принципе, нам это подходит. Плохие парни докторские не пишут. – Пап захохотал вдруг, довольный своей шуткой. – Ты передай своему Глебу-Тарасу, журналисту-биологу, женатому-неженатому, сектанту-материалисту, чтобы с разъездами он завязывал. Знаем мы эти экспедиции, ничем хорошим они не заканчиваются.

– Пап, так я с ним ездить буду! Понимаешь, им там художник в штат нужен, чтобы зарисовывать всякие редкие виды растений. – Это была чистая правда, это было единственное место в разговоре, где можно было не врать и Татьяна перевела дух.

– Ладно, дочь, – вдруг вполне человеческим голосом сказал папа, – я рад, что ты позвонила, я счастлив, что Глеб оказался Тарасом, что он биолог, а не журналист, и что вы вместе будете ездить в эти чертовы экспедиции.

Тук, тук, тук – опять застучала ручка, на этот раз весело и без начальственного апломба.

– Жду твоих звонков, дочь, каждое утро ровно в семь утра по московскому времени. Привет зятю Тарасу и огромный ему респект! – Папа нажал отбой.

– Фу-у-у-у!! – Татьяна в изнеможении повалилась на кровать, потянув за собой Тараса. – Хрена с два теперь утром выспишься!! Ну что тебе стоило дозвониться до чего через месяц-другой?!

* * *

Кузнецов стоял у доски.

Он нес такую чушь о взаимоотношениях Пушкина с декабристами, что Таня предпочла отключиться. Она отвернулась к окну и стала смотреть как ветер гоняет по школьному двору осенние листья.

На душе было спокойно и весело. Спокойно – оттого, что она приняла решение и решение это было не скоропалительное, а выношенное, продуманное и твердое, как алмаз. А весело было от неизвестности и той степени дурости, которую она впервые в жизни себе позволила, принимая это твердое, как алмаз, решение.

То есть, конечно, она все взвесила и обдумала, но более легкомысленного поступка она никогда в жизни так долго и взвешенно не готовила.

Рано утром она заехала к Глебу.