воспринимает внешнюю реальность. В Обуховской больнице он не отвечает на вопросы, потому что не слышит их.

«Таинственный блондин»

Совсем иначе должен был реагировать герой устной новеллы про игроков, которую записал со слов Пушкина на вечере у Карамзиных молодой автор Владимир Титов и которая известна нам как «Уединенный домик на Васильевском острове». В ней от пережитого потрясения Павел сходит с ума. Он покидает город и у себя в деревне показывает признаки помешательства.

Давно отмечено, что поведение Павла: отрастил бороду, отдавал приказания записками, никого не желал видеть, избил случайно заглянувшего к нему лакея — похоже на помешательство графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова.

Матвей Александрович — одна из самых загадочных фигур в раннем декабристском движении. Сын предпоследнего фаворита Екатерины II, он происходил из древней фамилии, чьи предки восходили к князьям Смоленским и чья родословная отмечена в «Бархатной книге». Граф предавал неправдоподобное значение тайне своего появления на свет, подозревая, что его матерью стала не супруга отца, а сама императрица. Несметно богатый, Мамонов в 1812 году на свои средства организовал ополчение и, командуя им, прошел от Москвы до Германии, где поссорился с союзниками-австрийцами, избил и посадил под арест генерал-полицмейстера армии Федора Федоровича Эртеля и был сначала переведен Александром I в штаб 1-го Кавалерийского корпуса и вскоре подал в отставку[549].

Вместе с Михаилом Орловым он основал Орден русских рыцарей — первую тайную организацию, крайне узкую и законспирированную. Разрабатывал идеи создания в России по английскому образцу сословия пэров[550] — наиболее высокородных и богатых землевладельцев, которые собрали бы Палату, чтобы влиять на монарха или править без него. Боярская дума или замена самодержавия властью олигархии.

Мамонов с особой любовью описывал резиденцию пэра — замок или крепость, которая должна была вмещать войска и быть вооружена артиллерией. Есть сведения, что он приступил к возведению чего-то подобного у себя в имении Дубровицы под Москвой. В 1821 году, когда началось восстание греков за независимость от Турции, Михаил Федорович Орлов готовился со своей дивизией поддержать выступление Александра Ипсиланти, чтобы затем превратить войну на юге в гражданскую. Орлов рассчитывал двинуть революционные войска на Москву — в тот момент незащищенную — использовав крепость «пэра» в Дубровицах как опорный лагерь[551].

У Дмитриева-Мамонова специально для этого похода хранились реликвии — знамя Минина и Пожарского и окровавленная рубашечка царевича Дмитрия[552]. Символический смысл предметов состоял в том, что новые революционные войска как бы завершали Смуту, окончательно изгоняя интервентов из России, и доказывали пресечение старой династии Рюриковичей, отвергая права Романовых и желая для страны республики.

После разгрома мятежников на Сенатской площади Дмитриев-Мамонов отказался присягать Николаю I и впадал в исступление, когда при нем упоминали государя, государыню и их детей. Вспоминается беседа Александра Тургенева с прежним императором, во время которой «Ангел» терпеливо слушал сетования на изменение правительственного курса, де прежде не то делалось и не то говорилось. А потом сказал: «Кто старое помянет, тому…» глаз вон. Оказалось достаточно одной встречи с Николаем I, чтобы тот же собеседник, видимо, пришедший прощупать почву, понял: у нового царя его ордену просить нечего. Они только взглянули друг на друга и преисполнились величайшего отвращения…

Письмо генерал-губернатора старой столицы Голицына с просьбой приехать и присягнуть Дмитриев-Мамонов порвал, покрошил в суп и съел на глазах у изумленного фельдъегеря. Его признали умалишенным, но вовсе не посадили на цепь, не заперли в лечебнице. Он, как Павел из «Уединенного домика…», жил в своем имении под опекой. Возникает даже сомнение, а не имитировал ли Матвей Александрович, по крайней мере вначале, помешательство, чтобы избегнуть следствия по делу декабристов? Во всяком случае, к делу его не привлекли и не судили. На этом фоне признание умалишенным выглядит как мягкое решение по сравнению с Сибирью, которую граф заслужил бы за подготовку опорного пункта мятежников для взятия Москвы.

Анна Ахматова подчеркнула одну из черт сумасшествия героя: «Павел приходил в исступление при виде (где он его только брал в своей подмосковной?) высокого белокурого человека с серыми глазами.

Весьма таинственный блондин!

Но здесь нельзя не вспомнить, что Пушкину была предсказана гибель от белокурого человека, а что Николай I был совсем белокурым и у него были серые глаза»[553]. С этих строк пошла любимая в отечественной пушкиниане традиция отождествлять угрожавшего поэту «белого человека» не только с Дантесом, но и с царем, якобы стоявшим за его спиной.

Однако у Николая I, как и у всех детей Марии Федоровны, были не белокурые, а каштановые волосы, темнее, чем у Александра I, но тоже с заметной рыжиной, как, кстати, и у самого поэта. Что видно по обрезанным локонам великих князей, которые хранились у вдовствующей императрицы[554]. Детские волосы всегда светлее, значит, с годами государь должен был потемнеть еще сильнее, что заметно и по портретам. На большинстве хорошо видны голубые глаза. Серыми, под цвет серебристых погон и пуговиц черного мундира, они станут только на полотне Эмиля Верне 1830 года. Но стоило художнику сделать вариант с золотыми эполетами, как глаза снова приобрели голубой отлив. Впрочем, Александру Герцену они могли казаться и «оловянными», тут важно, кто смотрит. У императора действительно был пронизывающий взгляд, не многие могли его выдержать. Говорили, что так смотрят только люди с чистой совестью.

Таким образом, император был темно-рыжим с голубыми глазами. Куда-то растворился «белый человек». А какая была концепция! «Ах, милый, милый…» — как писал Пушкин Вяземскому. Ах, Анна Андреевна, Анна Андреевна… Возможно, стоило обратить внимание на то, что Дмитриев-Мамонов писал записки не своим почерком. Признак ли это раздвоения личности, где одна половина совсем подавила другую, или одержимости, как скажет верующий человек? Но в любом случае — не здорового сознания.

Для сознания, погруженного в мистику, как у Дмитриева-Мамонова, непросто было каждый день наблюдать из окна дворца Знаменский храм. Эта церковь была возведена в имении Дубровицы в 1690 году итальянскими мастерами[555]. Она построена в виде башни с короной и сильно отдает католическими традициями. Облик Знаменской церкви напоминает башню на 16-й карте таро, которую принято именовать Вавилонской или Молнией, символизирующей, кроме прочего, внезапное безумие.

Нельзя не согласиться с мнением, что повесть об игроках с самого начала предполагала отсылки к недавним событиям 14 декабря и к образу императора. Однако и замысел, и трактовки героев с годами развивались. Развивалась и форма помешательства: от идеи внезапного потрясения поэт перешел к описанию длинной цепи событий, происходящих с человеком, предрасположенным к сумасшествию. Ведь и молния бьет не во всякого. «Виноватого пуля сыщет». Трещина возникает в том сознании, которое уже показывает признаки болезни.

Был ли предрасположен государь? Несомненно.