Концепция знаний о природе до начала Научной революции

Учение Аристотеля о падающих телах, пожалуй, лучше всего отражает натурфилософию, как ее понимало человечество до начала Нового времени: детальная спекулятивная теория, основанная на некоторых принципах, почерпнутых из простейших наблюдений за природой. Всё! Не делалось никакого реального математического описания, даже тогда, когда некоторые соотношения все же определялись. Экспериментальная проверка вовсе не подразумевалась, а тех, кто решил бы ее потребовать, просто не поняли бы — зачем? Красивые и соответствующие ожиданиям выводы считались лучшим подтверждением истинности. Теория хороша тогда, когда из нее следует то, что нужно. Это нельзя назвать наукой сегодня, но это и не считалось наукой в античности.

У Аристотеля вовсе нет слова, означающего «науку», а в его трудах речь идет о знании (ἐπιστήμη произносится как «эпистеме») и искусстве (τέχνη произносится как «технэ»). Оба они познают бытие через причины, и по существу между ними есть лишь социальные различия: искусства приносят практическую пользу, а знания — нет. Будучи свободным человеком в рабовладельческом мире Аристотель утверждает, что из всех знаний большей мудростью обладает такое, которое существует ради себя самого, а не ради извлекаемой из него пользы. Ценность знания определяется уровнем созерцательности, то есть степенью приобщения к Истине, а потому и любители мудрости — философы — должны в первую очередь стараться постигнуть мир исключительно силами и средствами одного лишь разума.

При этом, конечно же, нельзя утверждать и то, что взгляды Аристотеля антинаучны, ведь не существовало никакой отдельной концепции науки. Размышления о природе сами по себе являлись частью знания, частью философии. Научная революция XIV века во многом состоялась именно как бунт против господства аристотелизма, хотя зачастую и начиналась с призывов вернуться к нему истинному, очищенному от более поздних наслоений схоластики. В реальности же все попытки действительно заняться поиском работающих законов природы сразу же показывали полную несостоятельность античных источников.

Сегодня входят в моду попытки доказать, что Аристотель был намного ближе к истинной науке, чем это принято считать: предлагаются различные способы «правильно» понимать его труды. Нам, однако же, представляется, что все подобные усилия полностью несостоятельны хотя бы потому, что за две тысячи лет никто ни разу не сумел прочесть тексты Аристотеля «правильно» — потребовалось сперва создать современную науку, чтобы лишь потом осознать, что он писал именно о ней.

С другой стороны ни в коем случае нельзя считать Аристотеля глупцом — он безо всякого сомнения являлся одним из умнейших людей за всю историю человечества. И тем важнее правильно понять, сколь трудно оказалось научиться познавать природу, особенно если до тебя еще никто ни разу не находил для этого верного пути. Фактически гениальный интеллект одного человека оказался бессилен перед эпохой. Аристотель мог пытаться отвечать лишь на такие вопросы, которые в принципе был в состоянии себе поставить.

В отличие от экономики и социальных отношений (которые развивались стремительно и требовали осмысления) техника античности не нуждалась в интеллектуальном сопровождении. Она стояла еще на низком уровне и прогрессировала чрезвычайно медленно, за счет проб и ошибок многих поколений ремесленников и рабов, труд которых не стоил почти ничего. Философы были почти так же далеки от работы реальных людей и механизмов, как и от движения небесных тел, а потому подходили к техническим явлениям таким же образом, как и к космическим — описывали их наиболее стройным образом.

Впрочем, времена эллинизма и Рима несколько изменили состояние дел, и потому многим чиновникам и мыслителям все же потребовалось разобраться в том, как работают различные механизмы, на которых держалось могущество античной цивилизации. Поэтому, если в вопросах динамики особых подвижек так и не произошло, то изучении кинематики и статики было постепенно поднято на достаточно высокий уровень.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ТОЧКА ОПОРЫ

Античные воззрения на механику

Античную мысль волновало не только изучение движения, но и многие другие механические вопросы, причем их трактовка не всегда осуществлялась строго в перипатетическом ключе. Приведенные в предыдущей главе математические формулировки Аристотеля хоть и являются самыми ранними из тех, что сохранились в источниках, однако они, безусловно, создавались на основе уже существующей традиции. Известно, что первую геометрическую систему механики создал пифагореец Архит Тарентский — соратник и учитель Платона, — а закон рычага греки знали еще раньше.

Мы уже говорили о том, что Платон из идеологических соображений резко осуждал применение сложных приспособлений для осуществления геометрических построений. Точно также порицалось использование математики для решения конкретных задач механики, но причина тут была несколько иной: данная отрасль знаний сама по себе представлялась не наукой, а ремесленным навыком, поэтому почтенным людям не следовало опускаться до ее изучения. Схожего мнения, вслед за Платоном, придерживался и Аристотель, но с ними не всегда соглашались их ученики, а потому механика очень быстро выделилась во вспомогательный раздел геометрии, который хоть и находился в пренебрежении у теоретической науки, но все же считался полезным для строительства и военного дела.

Таким образом, античная мысль не могла оставаться полностью оторванной от современной ей техники, которая хоть и медленно, но неуклонно прогрессировала и постепенно становилась важным элементом некоторых аспектов жизни греческого общества. Философия волей-неволей оказывалась вынужденной включать различные полезные механизмы в общую систему своих спекуляций и объяснять их работу в рамках единой картины мира. Если отвлечься от того, что подавляющее большинство взаимодействующих с техникой греков (и их рабов) едва ли читало научные труды, то непосредственно в среде философов-теоретиков написание работ по механике было обычным делом. Существовало немало текстов той или иной степени оригинальности (некоторые, судя по всему, являлись просто компиляцией старых), и хоть они в массе своей погибли, но остались их описания, а также некоторые отрывки. Более того сам уровень сохранившихся работ не оставляет сомнений в том, что они просто не могли возникнуть вне богатой традиции и дискуссии.

Интересно, что из всех механических вопросов греки отдельно различали

— искусство изготовления машин, в том числе и военных;

— искусство изготовления небесных глобусов, которые отображают движения звезд и планет;

— искусство изготовления двигающихся игрушек (отдельное выделение этого направления как нельзя лучше отражает место, которое занимали механические науки в античности);

— учение о рычагах, равновесии, суммировании сил и центрах тяжести, которое, собственно, и носило название «механика» (μηχανική).

Наиболее важное место у эллинов занимала статика (от греческого слова στατός — «неподвижный») или «искусство взвешивать», которое ставилось в один ряд с арифметикой, то есть «искусством считать»: оба