и всяческой мерзостью” – голос его пресекся, в глазах стояли слезы.

На рассвете Израиль и Наоми оставили кибуц Эйн Ашофет. Приехав в Бет Альфу, они собрали вещи и уехали в Иерусалим вместе с малышкой.

Глава двенадцатая

Друзья Израиля Виктор Бак, врач-онколог, и его жена-педиатр приютили бездомных.

При этом они не пригласили их на свадьбу дочери, опасаясь, что кибуцники не впишутся в элиту русскоязычного еврейства. Об этом случайно обмолвилась невеста.

Но не время вести счет унижениям, когда семья лишена крыши над головой.

Проходит две недели, и товарищ Виктора, находящийся за границей в годовом отпуске, сдает им за небольшую цену квартиру на улице Пальмах. Наоми, измученная страхом за здоровье Израиля, успокоилась.

Мириам Гроссман, заведующая детским отделом радиостанции “Голос Израиля”, предложила ей работу с приличной зарплатой. Она готовит детские передачи, а малышка вертится у нее между ног. Израиль панически боится, что не сможет кормить семью. В кибуце он был относительно обеспечен и достаточно беспечен. Теперь он перебивается случайными заработками, редактируя статьи. Кроме того, он “теневой” редактор Алекса, ответственного за газету Еврейского Агентства, и еще бесплатно редактирует научные работы своего друга Левиты.

Недели проходят, а все еще не умолкает шум вокруг его программной статьи. Ведь он же официально не оставил кибуц. В марте 1958 он изливает свою горечь в статье “Нежелательная личность” и пишет стихотворение о жизни в кибуце:

Во многом терпел провалы

Ибо не ведал где я

Был наивным малым

Наивность – моя идея.

Душа не верила козням

Ранним, тем более – поздним

Все шли на меня войной

Я же – пленник идеи одной —

Быть добрым ко всем вокруг

И в каждом мне виделся друг.

Он пишет горестные стихи на языке своего детства, польском:

Дай мне быть разбитым сосудом,

Черепком, хранимым под спудом,

И пишу я, всем обделен:

“Поражен я, но не пленен”.

Черепок ковша, полного страха,

Я прорвусь, как родник из праха,

Не боясь ни воды, ни огня,

И никто не сдержит меня.

Скорбь гонит его в библиотеку университета. Он ищет литературу о польском еврействе эпохи Ренессанса и нового времени. Его работа движется медленно, а Наоми лихорадит от деятельности.

Она извлекает из памяти, как фокусник из шляпы, детские истории. Обрабатывает их для эфира. Из радиостудии она торопится в библиотеки – исследовать сионистские движения в Германии в период между двумя мировыми войнами. Встречается с сильными мира сего, интеллектуалами, активистами сионистского движения. Она собирает свидетельства о периоде, предшествовавшем Катастрофе.

В доме Пинхаса Розена Наоми встретилась с Агноном.

“Скажи мне, Нойми, ты и в самом деле считаешь себя важной писательницей?”

Классик израильской литературы был немало удивлен вниманию элиты к молодой писательницы.

А Наоми неловко в обществе таких людей, как неоспоримый знаток Каббалы Гершом Шалом, ученых с мировым именем Шмуэль Хьюго Бергмана, Натаан Ротенштрайха, Бен-Сасона, Давида Флосера, Эрнсат Симона, друга ее мужа Виктора Бака. Ей искренне рады, а она чувствовала себя скукожившейся в раковине.

Она не отрывала взгляда от Агнона. Он тоже следил за ней, изучал каждое ее движение. Агнон слегка насмешливо наблюдал за королевскими почестями, которое общество гениев германского еврейства воздавало Наоми Френкель. Немецкие евреи стыдятся своей наивной верности родине даже после прихода Гитлера к власти. И роман Наоми, о котором говорят вся страна, дает им право на тоску по земле их детства и юности, возможность, хотя бы в мыслях, вернуться в отчие дома.

Насмешливый тон Агнона объясним. Она написала одну книгу и ее, первой из писателей, пригласили в дом Президента. А титан ивритской литературы Шмуэль Йосеф Агнон, который воспринимается общественностью страны в качестве выразителя израильского духа и тысячелетних традиций иудаизма, был допущен в резиденцию Президента Ицхака Бен-Цви благодаря Наоми.

“Нойми, скажи мне правду, кибуц купил тебе это роскошное платье?!”

Агнон иронизирует. А ведь это платье сестра Лотшин купила в самом дорогом бутике. Наоми смолчала, но створки раковины раскрылись. На что тратит слова гениальный еврей, перед которым преклоняется вся страна?! Агнон, уроженец маленького бедного городка Бучач в Галиции, невоспитанный, несдержанный, не считающийся с чувствами окружающих его людей. С этого момента она стала снисходительна к причудам классика.

Рахель Янаит Бен-Цви рассказывала, как работницы-еврейки подшучивали над знаменитым писателем, когда тот застывал на месте, сняв шляпу в знак уважения перед их нелегким трудом во имя еврейского Отечества. А они продолжали покрывать асфальтом дороги столицы.

Наоми справилась со смущением. Тем временем, Агнон изменил тон. Бывший министр финансов Дов Йосеф, министр Залман Шазар, государственный контролер Зигфрид Мозес, член Высшего суда справедливости Моше Ландой, юридический советник правительства Хаим Коэн по очереди обращались к ней со словами благодарности за увековечение памяти еврейства Германии. Агнон стоял сбоку от нее и тоже сказал несколько похвальных слов в ее адрес: “Твоя книга, Нойми, лежит на тумбочке у моей постели. Я еще не начал ее читать, но завтра начну”.

Наоми про себя улыбалась. Она ведь уже приходила в дом Агнона в Талпиоте. И каждый раз он вел ее прямо в спальню и показывал книгу “Саул и Иоанна”, лежащую на тумбочке у кровати классика. Но Наоми не очень верила, что Агнон когда-нибудь перелистает ее страницы.

Агнон углублялся в священные Книги иудаизма, жемчужины мудрости. Когда при нем говорили о литературе, он отшучивался. Зачем же обсуждать Томаса Манна или Льва Толстого, когда есть Агнон!

Наоми с детства привычны этикет и церемонность, сохранившаяся в иерусалимских домах выходцев из Германии. Но они чужды простому еврейскому люду и ее мужу-марксисту. С одной стороны, его интересуют вопросы, обсуждаемые в домах интеллектуалов иерусалимского квартала Рехавия. С другой стороны, он трудно воспринимает разделение “между отжатым маслом и отходами”, отчуждение между разными пластами общества. Он вынужден одеваться в костюм, отказавшись от рабочей одежды и, главное, от шорт. Однажды, увидев свои измятые брюки, он отказался идти с Наоми на прием в доме Иоанны и Пинхаса Розен. Пришлось Наоми позвать на помощь соседку, чтобы выгладить брюки и пиджак Израиля.

Тем не менее, ее красивое и дорогое платье оттеняло костюм Израиля. Он услышал, как одна дама шепнула своей соседке:

“Посмотри, в каком виде он пришел на прием”

Израиль замолчал и вышел из дома… Наоми выбежала вслед за ним.

Отчуждение, возникшее между ними, продолжилось и дома.