факты и если эти отдельные конкретные факты не выступают как образ, обобщающий наблюдения фельетониста, фельетон не выполнит своего назначения»[587]. И хотя описывала Журбина эту проблему как эстетическую, в реальности она была сугубо политической. В статье «Статистика и социология» (январь 1917 г.) Ленин разрешал ее так:

В области явлений общественных нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры вообще — не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное, ибо все дело в исторической конкретной обстановке отдельных случаев. Факты, если взять их в их целом, в их связи, не только «упрямая», но и безусловно доказательная вещь. Фактики, если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны, являются именно только игрушкой или кое-чем еще похуже… необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения…[588]

Здесь раскрывалось широкое поле для интерпретаций. Выступая на семинаре «Фельетон в газете», состоявшемся в феврале 1951 года в редакции газеты «Правда», Семен Нариньяни рассуждал:

О чем надо писать: о типичном или не типичном? Мы, фельетонисты, пишем об исключениях из типичного. Но обо всяком ли исключении мы пишем? Нет. Мы пишем о тех исключениях, которые имеют какое-то распространение. Вот, к примеру, человек не платит алиментов, не хочет воспитывать своих детей. Разве советские люди все такие? Нет, конечно. Но это исключение до некоторой степени распространенное[589].

То, что маркируется в соцреализме как нетипическое, подлежит стиранию. Не то в фельетоне: его объектом, согласно Нариньяни, является нетипичное. Если так, то как же соотносится советский фельетон с законами соцреалистической типизации?

Фельетон в СССР поначалу развивался параллельно в двух направлениях — беллетристическом и фактажном. Первое было представлено Валентином Катаевым, А. Зоричем, Юрием Олешей, Михаилом Булгаковым, Ильей Ильфом и Евгением Петровым. Второе — Михаилом Кольцовым, Львом Сосновским, Давидом Заславским. Если для первых фельетонист был главным образом писателем-сатириком, задача которого — обобщать через смех, то для вторых он был прежде всего журналистом, задача которого «припасть и попить из реки по имени „Факт“». Собственно, сатира начинается с поиска причин, породивших те или иные факты, а заканчивается превращением факта в явление. Как заметил Лев Кройчик,

сущность всех операций, совершаемых фельетонистом, сводится к выявлению комического содержания данного отрицательного факта. Иными словами, фельетонист осуществляет сатирический анализ, что позволяет ему увидеть за отдельными, внешне частными отрицательными фактами действительности некую закономерность, неслучайность — определенное типическое явление[590].

Эта неслучайность и стала камнем преткновения в советском фельетоне. Отношения соцреализма с авангардной «литературой факта» были непростыми. Так, сатиру последовательно пытались вытолкнуть в фактографию. В 1934 году Д. Лебедев писал:

Основным стержнем фельетона является факт. Фельетон, построенный на абстракции и чистом вымысле, не нужен советской печати, да он и не фельетон вообще. Фельетоны Зощенко — юмористические рассказы, a не фельетоны. Прежде чем писать фельетон, автор должен иметь в руках конкретный факт и притом достаточно значительный, отвечающий актуальным задачам газеты[591].

Чем закончился для Зощенко в 1946 году подход к комическому с точки зрения «факта» («отражение (очернение) советской действительности»), известно. Социальная сатира основана на типизации. Если явление не типизировано, оно остается курьезом, а не объектом сатиры. Поэтому комедия может не быть сатирической, а фельетон, будучи жанром сатиры, — не может.

Сторонники журналистского направления в советской фельетонистике не испытывали необходимости не только в комизме, но и вообще в литературности. Кольцов утверждал, что беллетристика в фельетоне не смешивается с фактическим материалом, «как масло с водой»[592]. Поскольку речь идет о сатире, в столь демонстративном ее отторжении от литературы сложно не увидеть политическую подоплеку. Шкловский писал по поводу фельетонов Зорича, что дело в повороте материала: «Вот вам декрет и вот вам конкретное преломление декрета»[593]. При этом картина «конкретного преломления декрета» важна для власти едва ли не больше самого декрета, поскольку в ней — ее легитимность и, следовательно, обоснование самого ее права издавать декреты.

В силу своей документальной основы, изначальной критичности и местоположения (советская печать — сакральное пространство власти) эта картина не могла быть отдана на произвол случая или простой лояльности фельетониста. Если, конечно, он сам не был «проваренным в чистках, как соль». В 1939 году, за несколько месяцев до ареста, выступая на курсах редакторов краевых и областных газет при отделе печати и издательств ЦК ВКП(б), Михаил Кольцов говорил:

Не всякому можно поручить писать фельетон. Советская газета должна делаться чистыми руками. Нельзя человеку только потому, что у него лихое перо, доверять поношение и обличение людей — доверять ему чтение проповедей с газетных столбцов. Фельетонистом наших газет может быть только честный, безупречный литератор-общественник, коммунист или непартийный большевик[594].

Это был, как правило, человек «с перепуганной душой», что, как говорил Зощенко, являлось «потерей квалификации»[595]. Образцом такого сатирика был Остап Вишня, который, проведя десять лет в лагерях, вернулся в 1943 году к своим «усмешкам» (смесь фельетона и юморески), но писал такую благонамеренную «сатиру», что даже его коллеги по цеху называли его «добреньким юмористом», уклоняющимся от сатиры[596]. Хотя другие фельетонисты проходили менее драматичный путь, простые биографические объяснения здесь не помогают. Фельетон — это самый политически опасный жанр. Причем исходящая от него опасность связана не только с проблемой типического, но и с проблемой кумулятивности, которая была своеобразным ответом жанра на политические условия, в которые его поставили: изгнанное в дверь типическое возвращалось в окно.

В 1927 году Е. Журбина утверждала, что «фельетон, вынутый из газеты, теряет смысл, так как и вне газеты ощущается как часть ее. Сборник фельетонов существует, но это явление незаконное»[597]. Действительно, фельетон — малый жанр, элемент дискретной картины мира. Помещенный в сверхпозитивный контекст советской газеты, он корректировал образ реальности, придавая ему правдоподобность. Но изъятый из нее и помещенный в ряд других таких же, он производил прямо противоположный эффект.

С 1962 года в СССР начал выходить сатирический киножурнал «Фитиль», бессменным руководителем которого в течение многих десятилетий был один из главных придворных советских комедиографов Сергей Михалков. Каждый выпуск состоял из нескольких коротких (от полутора до пяти минут) киноновелл-фельетонов. Он шел во всех кинотеатрах страны перед началом сеансов. «Фитиль» был весьма популярен. Владимир Медведев, многолетний начальник личной охраны Брежнева и Горбачева, вспоминал, как Брежнев любил смотреть