— Княгиня!

Вид Клариссы потряс его. Она лежала на диване. Лицо ее, покрытое красными пятнами, было белым как мел, взмокшие от пота, спутанные волосы прилипли к вискам. Княгиня узнала его и едва заметно улыбнулась.

— Вы… все же решили… прийти, — прошептала она. — После стольких лет. Я… так надеялась… видеть вас.

— Почему вы одна? Где ваша прислуга?

— Стойте! — Из последних сил она предостерегающе подняла руку. — Оставайтесь там, где стоите… У меня… чума… Вы заразитесь…

— Это было бы справедливым наказанием!

Не слушая княгиню, Франческо бросился к ней, упал у дивана на колени и схватил ее за руку.

— Простите меня за то, что я не пришел к вам раньше, прошу вас, простите!

Чтобы княгиня не заметила навернувшихся ему на глаза слез, Франческо низко склонил голову.

С этого дня Франческо взялся выхаживать княгиню, невзирая на явную угрозу для себя. Первым делом он нанял новых посыльных вместо прежних, удравших, когда у ворот палаццо был выставлен пост сбирре. Новой прислуге он наобещал золотые горы. Люди были не прочь извлечь выгоду из чужого горя, и отныне у постели княгини круглые сутки нес дежурство один из слуг. Затем он разыскал самых известных в городе врачей, пригрозив собственноручно выпороть их, если они не согласятся избавить княгиню от недуга. Впрочем, толку от них было мало. В длиннющих, до самых пят одеяниях из пропитанной воском ткани, в масках с клювами, выложенными смоченными в уксусе салфетками они, будто огромные птицы, гордо вышагивали по гостиной, держась на почтительном расстоянии от больной, длинным прутом лишь указывая, что требовалось взять и что делать. Одни лекари рекомендовали пить как можно больше воды, другие — строжайше соблюдать предписанную диету, дескать, это должно отделить дурную кровь от доброй. После их ухода ничто не менялось, кроме содержимого кошелька Франческо.

А Кларисса? Она была слишком слаба, чтобы говорить, — Франческо мог лишь догадываться о том, каково ей. Очень часто ему казалось, что ее изводят страшные боли — в конечностях, в кишечнике. Хотя княгиня почти ничего не ела, каждые два часа у нее начинался приступ рвоты. Но как бесстрашно она вела себя! Когда их взгляды встречались, Франческо улыбался Клариссе, стараясь ободрить ее. Он готов был поступиться всем на свете, лишь бы ее муки прекратились.

Начавшийся на второй день жар, как ни странно, пошел ей на пользу. Тихо постанывая, княгиня металась на постели, пребывая в полубреду, лишь ненадолго засыпая, иногда она что-то бессвязно бормотала, иногда внезапно вскакивала и усаживалась в постели, вперив во Франческо невидящий взор, явно не узнавая его.

Франческо одолевали сомнения. Сомнения во всем, что прежде казалось ему неоспоримым и само собой разумеющимся. Как может Господь спокойно взирать на женщину, переносящую ужасные муки? В чем она перед Ним провинилась? Беспомощность, с которой он был вынужден терпеть страдания больной княгини, доводила Франческо до исступления, сменявшегося безмолвным отчаянием, — недоговоренные молитвы так и увядали у него на устах, будто высаженные в зловредный грунт цветы.

Поскольку врачи оказались бессильны, Франческо закупил всю имевшуюся в книжных лавках вокруг пьяцца Навона медицинскую литературу. Дрожащими руками он перелистывал тяжеленные фолианты. Оставалась ли хоть какая-то надежда? Может, в книгах отыщется то, чего не ведают лекари?

До глубокой ночи штудировал он труды медиков, прерываясь лишь для того, чтобы отереть пот со лба Клариссы или сделать ей компресс. Джироламо Фракасторо отличал чуму от других видов горячки, как, например, сыпной тиф и отравления, а переносчиками болезни считал так называемые saminaria morbis, указывая на опасность якобы наследственного характера чумы. Джеронимо Меркуриале предостерегал от миазматических испарений, исходивших от платья заразных больных, советуя благородным дамам, носившим на шее меховые повязки для защиты от насекомых, все-таки время от времени вытряхивать их. Пастор-иезуит Атанасиус Кирхер также утверждал, что чумные миазмы представляют собой скопления мельчайших червей, витающие в воздухе, вредоносные для желез и попадающие в человеческий организм через легкие при дыхании.

Истерзанный обилием противоречивых сведений, Франческо продолжал глотать книгу за книгой. К чему весь этот ученый бред о возможных причинах недуга? Какие меры необходимо принять для исцеления княгини?

А вот их как раз отчаянно недоставало в объемистых трудах ученых эскулапов! Да, конечно, изоляция больных и соблюдение чистоты — пожалуй, единственные рекомендации, которые он сумел выудить, переворошив гору книг. Но окажут ли они эффект?

Пока что не оказывали — с каждым днем состояние княгини ухудшалось. Тот самый жар, сначала принесший некоторое облегчение, продолжал усиливаться — предвестник близкого конца. И чем меньше надежд оставалось на выздоровление, тем сильнее Франческо предавался отчаянию. Какая же вопиющая несправедливость! Он, Франческо Борромини, заслужил смерть — он, но никак не княгиня! Сколько раз она снова и снова протягивала ему руку дружбы, сколько раз он, ослепленный тщеславием, высокомерно отвергал ее! Неужели когда-нибудь он сможет загладить свою вину перед ней? Ради того, чтобы княгиня осталась в живых, он готов был отдать все — славу, почет, деньги, работу, искусство… все, лишь бы она была жива!

Франческо не сдавался, воспротивившись слепой и свирепой участи, которая, вместо того чтобы покарать его самого, столь несправедливо карала княгиню. Из прочитанных книг он знал, что оставалась еще одна-единственная надежда — на то, что после вскрытия чумных бубонов на теле княгини и истечения гноя из них жар спадет. Когда Кларисса, обессиленная, засыпала, Франческо ощупывал паховый сгиб, зажмурившись и прося у больной прощения за столь непозволительную, хоть и обусловленную жестокой необходимостью вольность, однако бубоны оставались по-прежнему крохотными, едва обнаружимыми.

Медики взывали к терпению — Франческо давным-давно потерял его. Чтобы хоть как-то отвлечься, он ушел с головой во всякого рода активность, нередко бессмысленную. Накупал противочумной воды — настой, которым бойко торговали аптекари, снадобье, представлявшее собой чаще всего обычный уксус, но с добавлением лечебных трав и ароматических эссенций, — окропляя этим зельем мебель в помещении, где находилась больная, ее постель. Иногда, следуя предписаниям врачей, раскрывал настежь все окна, чтобы проветрить помещения, велел обмахивать княгиню пальмовыми ветвями, настоял на ее ежедневном туалете, следил, чтобы она регулярно употребляла в пищу побольше свежих фруктов.

Кстати, в последних недостатка не было — ежедневно в палаццо доставлялась объемистая корзина, доверху наполненная фруктами, — дар кавальере Бернини. С пожеланиями скорейшего выздоровления.

Августовские празднества на пьяцца Навона проходили тем летом при почти полном отсутствии зрителей. Никто из дворян, купцов или представителей церковной знати не горел желанием взглянуть на рукотворное море Бернини, по которому носилось с десяток запряженных лошадьми колясок. Подивиться на это собралось человек пятьсот — горстка людей по римским масштабам, и то в основном городская чернь да простолюдины.