Каким же тернистым оказался путь, вознесший ее за годы и десятилетия отсюда к головокружительным высотам! Сквозь скрип гравия под ногами до Олимпии долетали голоса громко препиравшихся ребятишек. Опять не поладили, играя! Все, как и испокон веку: кто-то выигрывал, кто-то проигрывал и сильно по этому поводу переживал. Что же до самой донны Олимпии… казалось, ничто в ее детстве или ранней юности не указывало на то, что однажды она станет самой могущественной женщиной Рима. Напротив, ее намеревались запереть в каком-то монастыре, как обычно поступали с дочерьми из небогатых семей, родители которых не могли наскрести денег на пристойное приданое. Но она воспротивилась этому — похоронить себя за толстыми каменными стенами? Подобная перспектива никак не могла быть проявлением воли Божьей! И пока на нее наседал вдохновляемый родителями донны Олимпии духовник, пытавшийся склонить девушку принять постриг, Святой Дух внушил ей остроумный выход: поступиться невинностью ради того, чтобы избежать монастыря, пусть это будет даже в ущерб девичьей чести. Уже в те далекие годы будущая донна Олимпия с Божьей помощью раз и навсегда освоила непростую науку противостоять жестокому миру.

Был ли ее брак с князем Памфили ошибочным шагом? Всего одна ночь, проведенная в маленькой провинциальной гостинице, где они остановились на ночлег, совершая паломничество в Лорето, свела их, и князь в перерывах между страстными лобзаниями заверил ее в вечной верности. Князь Памфили, недалекий, тщеславный до мозга костей человек. Ни о какой любви с ее стороны, разумеется, и речи быть не могло. Зато через князя Олимпия получила возможность познакомиться с его родным братом, в котором впервые в жизни нашла того, с кем ее объединяли общие устремления. Какое же счастье, что тогда Господь милостиво уберег ее, воззвав к разуму, но не к чувствам, и не позволил ей смутить себя его весьма неказистой внешностью! Памфили-брат вскоре не мог и шагу ступить без посторонней помощи, впав в полнейшую зависимость от ее советов и наставлений, вцепившись в Олимпию, будто слепец в поводыря. Когда он не без ее участия оказался на папском престоле, донна Олимпия едва сдерживала себя, чтобы не расхохотаться — ее первую допустили к туфле папы — над всей нелепостью и абсурдностью этого ритуала, символа безграничной веры и преданности, в то время как сам Иннокентий чуть не плакал от умиления и радости. И все же, как скоро убедилась Олимпия, ее ставка на Памфили-брата оказалась более чем удачной — и он, и она достигли всего, что было припасено для них Провидением: могущества, богатства, власти.

Донна Олимпия остановилась и бросила взгляд на долину, где тьма, будто неведомое чудище, пожирала последние лучи заходящего солнца. Да, всем, что она сейчас имела, чем обладала, она обязана Провидению и собственному усердию. И потерять это все сейчас? Лишь потому, что кто-то там знает ее тайну и готов заявить на нее папе? Нет, такое решительно не может быть проявлением божественной воли! Избежать подобной участи — ее прямой долг не только перед собой, но и перед будущим семейства Памфили. Ведь на карту поставлено именно ее благополучие, а стало быть, и будущее ее единственного сына.

Со вздохом Олимпия продолжила прогулку по саду. Нет, она ни за что не позволит разрушить все то, что достигалось такой ценой. Ее отправили в ссылку, пусть, но это еще не конец. К счастью, нерасчетливый дуралей Бернини с головой выдал себя. Тщеславный индюк! Он и представления не имел, что натворил своими хвастливыми угрозами. Ничего, он еще разинет рот от удивления да так и не закроет его до конца дней своих! Олимпия знала, что ей делать, дабы наказать его — и ту шлюху, змею, которую она пригревала у себя на груди столько лет.

— Вот ты где! Наконец-то!

Со стороны дома к ней приближался дон Анджело с серым капюшоном на голове, зябко спрятав руки в рукавах сутаны. Ему — но не своему сыну — намеревалась Олимпия доверить исполнение плана. Камильо от души надеялся, что надвигавшаяся с юга чума окажется им на руку, смягчит жестокосердных судей, впрочем, вполне восприимчивых и к старому чудо-средству, благодаря которому еще Симону удалось занять место Петра. Так что семейство Памфили вполне могло рассчитывать на дозу снисхождения, разумеется, щедро оплаченную. Однако Олимпия слишком хорошо знала жизнь, и в особенности людей, чтобы утешать себя всякого рода надеждами, порожденными собственными домыслами.

— Вы звали меня? Я пришел.

Согбенный дон Анджело, вытянув перекошенную шею, снизу вверх взирал на донну Олимпию, время от времени почесывая себя под мышками. Какое же мерзкое создание! И вечно в кишащей блохами сутане! Подать ему руку и то вызывало у нее омерзение. Зато продажен, как никто другой, посему полезно держать такого при себе в качестве ниспосланного Богом орудия.

— Тебе предстоит отправиться в Рим с одним важным поручением, — ответила донна Олимпия, едва заметным кивком поздоровавшись с доном Анджело.

— В Рим? — недоверчиво переспросил он. — Вы что же, моей погибели желаете? В городе свирепствует чума, есть уже жертвы, и решение сената наглухо запереть все городские ворота — лишь вопрос времени.

— Сколько ты хочешь, чтобы пересилить свои страхи?

— Я не сомневаюсь, донна Олимпия, что вы — богатейшая женщина. Но разве можно измерить собственную жизнь в деньгах?

— Ты, верно, позабыл слова Иоанна, безбожник: «Кто печется о жизни своей, тому суждено с ней расстаться»!

— Не спорю, ваше высочество, однако есть и другие истины: «Добрый пастырь готов положить жизнь за свою паству». Заметьте — за свою паству, но никак не наоборот.

Говоря это, дон Анджело безобразно надувал мясистые губы, а глаза его пылали алчностью. Как и следовало ожидать, он тут же перешел к торговле, будто лавочник у врат иерусалимского храма. Призвав к себе на помощь оба Завета — Ветхий и Новый, — он постоянно набавлял цену, даже набрался наглости потребовать оплаты вперед. Выбора у Олимпии не было — без этой мрази ей никак не обойтись.

— Хорошо, — в конце концов согласилась она, — получишь столько, сколько запросил. А теперь слушай внимательно! — Донна Олимпия огляделась, затем, склонившись к монаху, стала объяснять: — Тебе предстоит сделать для меня в городе следующее…

В одну из ночей лета 1656 года папа Александр увидел сон: укутанный в черное ангел поднялся над башнями крепости Сант-Анджело и, выхватив огненный меч из ножен, замахнулся им на город Рим. Понтифик в ужасе пробудился. Не было ли подобного видения и папе Григорию, давным-давно, в пору Великой чумы? Может, предшественник желал таким способом предостеречь его?

В тот же день папа издал указ крепко-накрепко запереть городские ворота. Никто, за исключением тех, кто предъявлял письменное свидетельство о том, что здоров, не мог попасть в город, тех же, кто все же рискнет проникнуть в город без подобного документа, ожидал сорокадневный карантин — помещение в чумной изолятор.

Разумно ли в такие времена общаться с большим количеством людей, в особенности незнакомых? Лоренцо, кто был одним из первых, кому папа поведал о своем сновидении, сомневался, последовать ли приглашению княгини, как всегда, в первую пятницу месяца почтить своим присутствием кружок Paradiso. С другой стороны, их последняя встреча вышла явно многообещающей… Публичное примирение с Борромини, как позже выяснил Лоренцо, было не единственной причиной, по которой он оказался в числе приглашенных; не случайно ведь за столом все принялись обсуждать заданный им вопрос: что же все-таки лучше — быть достойным настоящего счастья или же быть по-настоящему счастливым? Княгиня подводила итог — и делала это восхитительно, одаривая его такими откровенными взглядами, при воспоминании о которых Лоренцо до сих пор в жар бросало. Да, разумеется, заявила княгиня, хорошо быть счастливым, хорошо и заслуживать большого счастья, однако самое лучшее — стараться стать счастливым, чтобы в конце концов иметь полное право назвать это счастье своим.