— Излагай письменно, если тебе угодно, — вновь согласился Красс.

— У реки подготовлена палатка для этих целей: там есть пергамент, печать, чернила и хорошее вино. Верхом мы быстро доскачем и совершим благое дело для пользы наших народов.

Красс приказал было привести своего коня, но Сурена остановил его посланника.

— Не стоит тратить время, Марк Лициний, царь дарит тебе вот этого.

В мгновение ока подле Красса очутился конь, украшенный золотой уздечкой, покрытый дорогим ковром.

Проконсула окружили парфяне и суетливо пытались подсадить его. Один из них держал коня за уздечку. В спешке полы одежды некоторых врагов распахнулись, и Октавий увидел спрятанные на их телах мечи и кинжалы. Он выхватил меч у одного из врагов и сразил человека, державшего коня за поводья. Петроний по примеру товарища пытался отнять меч у ближайшего парфянина.

Началась схватка, и Красс, не долго думая, бросился в самую гущу ее. Он искал смерти и нашел ее. Проконсула убил парфянин по имени Эксатр. Октавия, сражавшегося до конца, предательски убили ударом в спину. Погиб и Петроний.

Парфяне подъехали к холму и объявили, что Красс наказан по заслугам. Легионерам предложили спуститься вниз и отдаться на милость парфянского царя.

Многие так и поступили. Некоторые римляне отказались сложить оружие, но, лишенные вождей и покинутые большинством товарищей, они были обречены. Часть войска разбежалась: те, которым удалось добраться до гор, не теряли надежды на спасение, на равнине же многих перебили арабы или парфяне.

Более чем сорокатысячная армия Марка Красса перестала существовать. Половина ее погибла: трупы римлян устилали места боев от реки Балисс до предгорий Армении — погребать их было некому. Десять тысяч воинов Красса парфяне взяли в плен и позже поселили на северо-восточной окраине Парфии в Мервском оазисе. Еще около десяти тысяч разбежалось по огромному пространству между Евфратом, Тигром и Армянскими горами. Одичавшие, голодные, абсолютно деморализованные, они пытались добраться до римских владений в Азии.

Голову и руку Красса Сурена послал Ороду в Армению, сам пошел с войском в Селевкию.

По дороге парфяне устроили что-то вроде шутовского шествия, издевательски называя его триумфом. Среди пленных они нашли одного римлянина, очень похожего на Красса. Гая Пакциана — так звали того несчастного — одели в женское платье и научили откликаться на имя Красса и титул императора. «Красса» посадили на коня, позади него на верблюдах ехали ликторы. К их розгам были привязаны кошельки, а на секиры насажены отрубленные головы римлян. За ликторами следовали селевкийские гетеры и в наспех сложенных песнях издевались над жадностью и малодушием Красса.

Парфянский царь Ород к этому времени заключил мир с армянским царем. Как это часто бывает на Востоке, война закончилась свадьбой: Артавазд отдал свою сестру за сына недавнего врага — Пакора. Пиры следовали за пирами. Вчерашние враги состязались в стрельбе из лука, в беге, борьбе, а восседавшие на тронах цари щедро награждали победителей.

Во время празднества часто приглашались актеры, как придворные, так и бродячие греческие труппы, ибо Ород был знаком с греческим языком и литературой. Артавазд даже сочинял трагедии, писал речи и исторические сочинения.

Когда в столицу Армении доставили голову Красса, оба царя смотрели трагедию «Вакханки» греческого поэта-драматурга Еврипида. Театр был заполнен парфянской и армянской знатью. Многие из них не знали греческого языка и почли бы за лучшее провести время на охоте, но в угоду своим правителям с восторгом на лицах смотрели трагедию.

Лишь один человек осмелился прервать игру актеров.

В зал вошел Силлак, пал ниц перед царем и положил перед собой отрубленную голову.

— Что это значит, Силлак? — грозно нахмурил брови Ород.

— Мой повелитель, — дрожащим голосом промолвил чернобородый, — перед тобой голова нашего злейшего врага Марка Лициния Красса.

Парфянский царь одобрительно кивнул:

— Благодарю, Силлак, за добрую весть. Займи место подле меня и насладись бессмертным творением Еврипида.

Парфяне, а следом за ними и армяне встретили известие о победе над римлянами радостными криками и рукоплесканием. Восторг зала длился несколько минут. Но вот Ород поднял руку, и вновь наступила тишина. Еще один взмах руки в направлении сцены — и тишину прервали диалоги греческого драматурга.

Зазвучал женственный голос Ясона, актера из Тралл. Он играл роль вакханки Агавы, которая разрывает на части собственного сына и возвращается с берегов Киферона, неся на жезле его голову. В этот момент Ясон вместо бутафорской головы подхватил голову Красса и начал декламировать стихи своей роли:

Только что срезанный плющ —

Нашей охоты добычу счастливую —

С гор несем мы в чертог.

Восторг вновь охватил присутствующих, даже самых далеких от поэзии и не понимающих ни слова по-гречески.

Затем вступил хор:

— Кем же убит он?

— Мой это подвиг! — прозвучал ответ Агавы.

Эксатр, состоявший в свите Силлака, вскочил на сцену и выхватил голову у Ясона.

— Мой это подвиг! — грозным и сильным басом, но чрезвычайно фальшиво продекламировал парфянин.

Зал разразился бешеными воплями одобрения.

Импровизация пришлась по вкусу и царю парфян. Он щедро наградил Эксатра, а Ясону дал талант серебра.

Так во время показа греческой трагедии была поставлена последняя точка в судьбе Красса. Конец самого богатого и влиятельного сенатора Рима был весьма печален: тело его осталось непогребенным, а голова брошена к ногам царей Парфии и Армении.

Красс потерпел поражение, но все же не заслужил таких насмешек после смерти, а парфянский «триумф» с селевкийскими гетерами лучше оставить на совести врагов. Красс ведь не поддался обману парфян накануне гибели, не сдался в плен; он уступил требованиям своих легионеров и пал жертвой вероломства врагов.

Для римлянина конечно же почетнее было встретить свой последний час в кровавой схватке с врагом, а не искать смерти, бросаясь на парфянские мечи. Однако жестокие обстоятельства оставили проконсулу небогатый выбор: либо пасть от мечей собственных сограждан, либо вступить в переговоры с врагом, коварство и подлость которого он познал сполна.

Гибель военачальника стала логическим завершением целой цепи оплошностей и ошибок, совершенных Крассом в войне, на которую он возлагал большие надежды. Всегда холодный и расчетливый даже в отношениях с женщинами, Марк Красс, как мечтательный юноша, воспылал страстью к своей идее покорения Востока. Однако чувства — плохой советчик разуму. И последняя, самая сильная любовь Красса погубила его.

Как заметил Плутарх: «Красс… множеством своих ошибок отпугнул от себя счастье, и поразительно не то, что этот глупец оказался слабее парфян, а то, что перед его глупостью не устояла даже удачливость римлян».