Однако я не сомневалась: у меня есть какой-то дар, вот только нужно открыть его. Я много размышляла об этом и постепенно, по мере того как один бесплодный год сменял другой, стала понимать: я хочу ребенка не только потому, что от женщины ждут рождения детей, а потому, что была уверена – у меня талант материнства. Я начала постоянно молиться о ребенке. Прежде я не отличалась религиозностью, слишком была занята собой, а потому Бога почти не замечала, но затем вдруг стала очень религиозной, и каким-то чудом мои молитвы были услышаны, когда родился Нед.

Стоило мне взять его на руки, как я поняла, в чем мой талант. Не просто материнство, но любовь. Я смотрела на моего сына и любила его с такой же страстью, с какой любила отца, мать и брата. После этого у меня долго вертелась в голове мысль: встреть я мужчину, которого полюбила бы с той же страстью, как могла бы любить мужа, то мой избранник не мог бы не полюбить меня в ответ хотя бы чуточку.

3

После того как родился Нед, мы с Патриком дали друг другу всевозможные клятвы и обещания, которые должны были ознаменовать новый этап нашего брака. Этому предшествовали признания – мы повинились в прошлых ошибках, выразили наши сожаления. Я уверена, ни одна супружеская пара не была так исполнена решимости измениться, как мы.

– Сара, я тебя очень люблю, – сказал Патрик, – и начну жизнь с новой страницы, клянусь тебе.

Меня тронули его слова, и я пообещала ему то же самое, и, решив жить в гармонии, мы открыли новую страницу.

Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы восстановиться после рождения Неда, но никто из нас не возражал против этого предлога спать раздельно. Но в конце концов предлог избегать друг друга по ночам исчез, и, как только Супружеское Действо снова подняло свою уродливую голову, я поняла, что никакие благие намерения в мире не могут излечить неизлечимое.

Но я ничего не сказала. Делала вид, что изменилась, хотя это притворство и давалось мне тяжело, к тому же я повзрослела и поумнела. В прошлом я слишком много жаловалась, и вот это по меньшей мере я могла изменить. Еще часто ходила мрачная, в дурном настроении, полная противоположность скромной, покорной жене, но это тоже могла изменить. Я так хотела исполнить свои обещания, а поскольку он держал свои, то чувствовала себя обязанной вдвойне, чтобы не разочаровать нас обоих.

Патрик взял в привычку реализовывать свое супружеское право на интимность раз в неделю, в пятницу. Людям это может показаться смешным, но для нас было проще жить по такому заведенному порядку, потому что в этом случае мы знали, на каком мы свете. Мы знали, что остальные шесть дней в неделю можем не опасаться друг друга, и это сильно улучшило наши взаимоотношения. В пятницу, зная, что нас ждет, мы могли соответствующим образом подготовиться. Например, выпить много вина за обедом, я в этом смысле не отставала от него, а потом мы рано расходились, чтобы избежать невыносимых часов ожидания в гостиной. Вино смягчало мою боль, а иногда совсем уничтожало ее, и я погружалась в то желанное состояние, при котором могла закрыть глаза, думать о чем-то другом и ничего не ощущать. Когда все заканчивалось, мы веселели. Лежали, обнимая друг друга, разговаривали какое-то время о том о сем, и тогда я чувствовала себя очень счастливой, пребывала в убеждении, что лучше жить с Супружеским Действом, чем без него, и тешилась тем, что мы оба готовы предпринимать усилия ради такой близости.

На самом деле главная моя трудность после рождения Неда состояла не в том, чтобы заново приспосабливаться к исполнению моих супружеских обязанностей, а в том, чтобы смириться с жизнью в том месте, где жить мне хотелось меньше всего, – в невыносимой глуши и отупляющей изоляции Кашельмары. К этому времени я уже была готова к сельской жизни; у меня появился Нед, которому я отдавала свое время, и я гордилась тем, что прошла стадию светской бабочки, которая погибала без ежедневной диеты балов, вечеров и обедов. Я могла жить в Вудхаммер-холле в Уорикшире… да я могла жить в любом месте в Англии и смирилась с тем, что мы не можем себе позволить жить в Лондоне. Но Кашельмара! Это был один из пунктов, по которому мы с Патриком никак не могли найти согласия.

– Я знаю, это ужасное место, – сказал Патрик, когда мы приносили обещания измениться, – но нам в течение двух-трех лет иное не по карману. Теперь, когда Дерри не стало, Дьюнеден и кузен Джордж согласились еще раз уладить мои финансовые проблемы, и они пообещали, что если мы только сможем некоторое время пожить скромно в Ирландии, то потом вернемся в Вудхаммер. Так что если бы ты могла потерпеть, дорогая… мне трудно тебя об этом просить, но…

Конечно, я пообещала потерпеть.

Но приходилось мне нелегко. Даже не могу сказать, что́ больше всего не нравилось мне в Кашельмаре. Вероятно, тишина. В Вудхаммере местность была наполнена слабыми звуками: от птичьих трелей или полоскания выдр в реке, от горностаев, которые возились в кустах, до далекого шума железной дороги в ясный день. В Кашельмаре ничего этого не было. Вокруг дома росли деревья, но я редко видела там птиц и ни разу какого-нибудь дикого животного. Во время Великого голода сороковых всех диких зверей истребили ради еды, и, хотя говорили, будто животные вернулись, они предпочитали не попадаться людям на глаза. С озера не доносилось ни звука. Река Фуи беззвучно текла по болоту между песчаными берегами, и даже дождь падал бесшумно, никогда не молотил по окнам и не плескался в дождевой бадье.

Я до сих пор слышу эту тишину. Если кто-то говорит, что тишина не слышна, то он никогда не был в Кашельмаре. Там обитала живая тишина, неземная и пугающая, но я ни разу не сказала Патрику, как она гнетет меня. Если он мог без жалоб выносить Кашельмару, то могла и я.

У него родилась какая-то безумная идея разбить сад в зарослях за домом, и той весной он словно помешался на этом, работал целыми днями, копал землю, выравнивал, срубал деревья, а иногда даже переносил их в другие места. Он взял четырех человек в помощь, но ирландцы готовы работать за гроши, так что даже кузен Джордж не мог назвать это излишеством. Правда, Джордж называл поведение Патрика странным, потому что он работал вместе с ирландцами, словно чернорабочий. Я же признаюсь, что считала это не только странным, но и унизительным. Но и тогда я ничего не сказала. Патрик не критиковал меня за то, что я целиком отдаюсь Неду, поэтому я не критиковала Патрика за то, что он целиком отдает себя саду. Так или иначе нам обоим требовалось какое-то отвлечение, чтобы жизнь в Кашельмара была более или менее сносной.

Летом Маргарет вернулась с мальчиками и похвалила нас за Неда – он рос как надо.

– Он такой умненький! – восхищенно проворковала она. – Это видно с первого взгляда.

– Маргарет говорит, что Нед очень умненький, – гордо сказала я Патрику.

Я, конечно, знала об этом с момента его рождения, но с удовольствием слушала, когда кто-то другой подтверждал это. И Нед и в самом деле казался умненьким. Он сидел прямо, глазки его горели на светящемся личике.

– Он просто образец здоровья, – одобрительно добавляла моя золовка Маделин.