— Может, да, а может, нет.

— Поговорим о феврале восемьдесят восьмого. Где ты тогда был?

— Откуда я могу знать?

— Ну, вспомни, восемьдесят восьмой, «Лос-Анджелес Доджерс» выиграли чемпионат, а «Редскинз» — кубок. А еще Шер получила Оскара.

— Это все для вас, с Большой земли, имеет значение. А по мне — это чушь собачья.

— А еще в феврале того года Сюзан Бутчер в третий раз выиграла «Айдитарод». Неплохой результат для барышни из Бостона, а? Пробежала за одиннадцать дней и двенадцать часов. Может, это освежит твою память?

— Освежит. Я на той гонке две сотни баксов проиграл. Чертова баба!

— Итак, что ты делал на протяжении двух недель до гонки? До того, как лишился двух сотен?

— Когда мужик лишается денег из-за бабы — он это помнит. Но совершенно необязательно помнить, когда ты отлил или почесал себе зад.

— Ты никуда не ездил?

— Я ездил куда хотел и когда хотел. Как и теперь.

— Может, и в Анкоридже был? И видел там Гэллоуэя?

— Да я в Анкоридже был столько раз, что и не сосчитать. Двести миль в наших краях — ничто. Может, и видел его там пару раз. Я много кого там видел. У меня свои дела, у них — свои.

— Если станешь упрямиться — вина ляжет на тебя.

У Бинга злобно сверкнули глаза.

— А что это ты мне угрожать вздумал?

— А что это ты скрытничаешь? — Нейт откинулся назад с кружкой кофе в руке. — Ты, значит, решил, что этот жетон должен тебе достаться.

— Да уж лучше, чем какому-то чичако, да еще который своего напарника угрохал. Которого разжаловать самое время. Чудом удержался-то!

Нейта больно задело это замечание, но он сдержался и, в упор глядя на Бинга, продолжал пить свой кофе.

— Так, Бинг. Вижу, ты уроки выучил. Но дело в том, приятель, что жетон этот доверили мне. И у меня есть полное право тебя задержать, предъявить обвинение и посадить за убийство беспомощного пса.

— Я эту собаку пальцем не тронул.

— На твоем месте я бы как следует постарался припомнить, где ты был в тот момент, когда Патрик Гэллоуэй уехал из города.

— Бэрк, ну что ты толчешь воду в ступе? Хочешь свое значение показать? Макс убил Гэллоуэя, и все это знают.

— Что ты тогда так переживаешь насчет своего местонахождения?

Подошла Роза. Она несла большущий ломоть мяса и гору жареной картошки с подливкой.

— Что-нибудь еще, Бинг? — Она поставила рядом с тарелкой плошку с горохом и жареным луком.

Было видно, как Бинг борется с собой, собирается с духом. Он ответил Розе ровным, даже мягким голосом:

— Да нет, спасибо.

— Приятного аппетита. Шеф, вы скажите, если поесть надумаете.

— Разговор окончен, — объявил Бинг и подцепил мясо на вилку.

— Ну, за обедом ведь тоже можно побеседовать о том о сем? Ты «Звездные войны» любишь?

— Чего?

— Ну, кино. «Звездные войны». Люк Скайуокер, Дарт Вейдер.

— Идиот, — проворчал Бинг и мокнул картошку в подливу. — Какие еще «Звездные войны»? Дай мне поесть спокойно.

— Отличное кино. Персонажи такие яркие. Если отбросить шелуху — оно ведь про судьбу. И про предательство.

— Какая, к черту, судьба? Какое предательство? Кассовый сбор — вот для чего все это делается. — Бинг помахал вилкой и снова пустил ее в дело. — Кучка ребят носится по галактике на космических кораблях и мочат друг друга лазерными мечами.

— Точно, лазерными. Там ведь о чем? О самопожертвовании, об утратах… — Он встал. — И о том, что добро побеждает. Пока, Бинг.

На последнем уроке — английская литература — в классе сидело одиннадцать учеников. Девять из них бодрствовали. Джон не стал будить спящих и слушал, как один из бодрствующих перевирает текст из «Леди Макбет».

Джон кивал головой, но мысли его были далеко.

Вот уже двадцать пять лет он ведет эти уроки, с того дня, как, взволнованный, он предстал перед своими первыми учениками.

Он тогда был не намного старше тех, кого ему предстояло учить. А возможно, и наивнее многих из них.

Тогда он мечтал стать писателем, создавать романы, наполненные многозначительными аллегориями.

Но он совсем не хотел начинать свой творческий путь в жалкой мансарде и потому пошел в учителя.

Писателем он стал. И хотя его книги не были столь великими и внушающими трепет и восторг, как он надеялся, некоторые все же увидели свет. Без работы в школе он бы, конечно, с голоду не умер, но жить пришлось бы куда скромнее.

В какой-то момент его, юношу-интеллектуала, исполненного мечтами о своем предназначении, стало подавлять учительство с его каждодневными испытаниями и радостями. Он все бросил и совершил глупый в своем бесстрашии поступок — рванул на Аляску. Там он будет экспериментировать, станет жить просто, изучать человеческую натуру в том краю, где она не искажена цивилизацией, наслаждаться свободой и одиночеством. Так это ему тогда виделось. Он станет писать романы о мужественных, выносливых людях, об их победах и поражениях.

Потом он оказался в Лунаси.

Откуда ему, молодому человеку, едва достигшему тридцати, было знать о том, что такое одержимость в ее подлинном смысле? Откуда он мог знать, что его, умного, восторженного и чувствительного молодого человека, заберут в плен один-единственный город и одна-единственная женщина? И он навсегда останется прикован к ним, ни в малейшей степени не отвечающим его идеалам и устремлениям?

Он влюбился, стал одержим с того самого мига, как увидел Чарлин. Она была прекрасна, как богиня, и голос ее звучал подобно пению сирен. А эта беспечная и безграничная сексуальность… Все в ней его приводило в восторг, кружило голову.

Она принадлежала другому, была матерью чужого ребенка. Но это не имело никакого значения. Его любовь — если это правильное определение его чувств — была не чистой, романтической любовью доблестного рыцаря к прекрасной даме, а жаркой, похотливой жаждой обладания женщиной.

И разве он не убедил себя, что она бросит этого Гэллоуэя? Тот вел себя с ней как эгоист. Даже и не будучи ослепленным любовью, Джон бы это заметил. И возненавидел бы его.

Он затаился и стал ждать. И вот, после стольких лет, он все еще ждет.

Ученики все молодеют, а он все стареет и стареет. Годы уходят. Никогда уже не вернуть того, что он отринул, от чего по собственной воле отказался.

И по-прежнему единственное, чего он хочет, не принадлежит ему.

Джон бросил взгляд на часы. Еще один день прошел впустую. Краем глаза он заметил тень — Нейт стоял в дверях класса, прислонившись к притолоке.