А, дьявол! Бросаю свой самолет между «Яком» и Ангеликой, пытаясь прикрыть ее собой. Мой «мессер» дрожит от попаданий, но мотор цел. Лечу пока. И главное, все бесполезно! Пара, атаковавшая меня, сваливается на Ангелику сверху, а «ее» пара — у меня в хвосте. Резко маневрирую, пытаясь сбросить их или по крайней мере не дать стрелять прицельно. Замечаю шлейф дыма. Это, конечно, Ангелика! Да, так и есть. «Мессершмит» с номером 31 горит и теряет высоту. Сама-то она где?

Открывается фонарь, и человеческая фигурка камнем летит за борт. Раскрывается парашют. Слава Времени! Цела.

Разрывы снарядов на капоте мотора возвращают меня к действительности. Теперь моя очередь. Мотор вспыхивает и почти сразу гаснет, замолкнув. Правильно, гореть там уже нечему, бензин кончился. Будем прыгать. «Як», сбивший меня, проходит совсем рядом. Кроме многочисленных звездочек, вижу на борту две «Звезды Героя». Ого!

В этот момент замечаю впереди поле. Даже не поле, а аэродром. Не люблю прыгать с парашютом, попробую сесть. Тем более что самолет не горит, только дымится слегка. Попытка не пытка. Выпускаю шасси и планирую на аэродром. Подойдя поближе, замечаю на стоянках «Яки». Вот черти! Ведь они оттеснили нас к своему аэродрому. Ну и асы! Где они, кстати? Сзади, слева, тоже выпустили шасси.

Посадка удалась. «Мессершмит» прокатился в конец поля и замер. Ко мне бегут солдаты с автоматами. Не знаю, может быть, Курт Вольфсдорф в такой ситуации и застрелился бы, но мне что-то не хочется. Откидываю фонарь и выбрасываю свой «парабеллум» на землю. Затем вылезаю сам и поднимаю руки вверх. Меня быстро обыскивают и тычут стволом автомата в спину. Иди, мол. Покорно иду. Четверка наших победителей уже зарулила на стоянку. Летчики стоят у машин и с любопытством смотрят в мою сторону. Один из них что-то говорит, показывая на меня, подполковнику в полевой форме. Тот кричит конвойным:

— Ведите его в штаб, я сейчас приду!

Он заходит в штаб сразу за нами, забирает у конвойных мои документы, читает и, зло глядя на меня, цедит сквозь зубы:

— Эсэсовец!

— Гауптштурмфюрер Курт Вольфсдорф, заместитель командира второй эскадрильи, 82-й группы, 14-й воздушной эскадры СС «Валькирия», — представляюсь я.

Где-то я этого подполковника видел? Определенно. Но где? А тот хмыкает:

— Вы довольно хорошо говорите по-русски… Давно воюете?

— С сорок первого года.

— И успешно?

— Сорок три, нет, — поправляюсь я, — уже сорок четыре сбитых.

— Ого! Какого зверя ребята свалили! То-то они говорят, что пришлось повозиться. А что это вы все еще капитан, и только замкомэска?

Пожимаю плечами:

— Шнапс, женщины, неуживчивый характер.

— Ясно. У нас тоже так бывает.

Подполковник с минуту молчит, потом спрашивает, глядя на меня в упор:

— Знаете, как поступают у нас с эсэсовцами?

— Знаю.

— Жить хотите?

— А кто не хочет? Покажите мне его.

Подполковник смеется:

— Ну, здесь таких, кажется, нет. Вот что, капитан или, как вас там по-эсэсовски: гауптштурм… Тьфу, язык сломаешь. Вы отдаете себе отчет, что для вас война уже кончилась?

— Полагаю, что она уже кончилась для всего Рейха. Только еще не все это поняли.

— А вы когда поняли?

— Еще в сорок первом году.

— Отрадно видеть такого понятливого эсэсовца. Но тем не менее вы продолжали воевать.

— Я солдат, господин подполковник. В сорок первом вы тоже были у опасной черты, но ведь вы не прекратили бы драться без приказа…

Подполковник хмыкает и начинает допрос. Мне нет резона хранить секреты эсэсовской эскадры, и я рассказываю все о ее составе и задачах, указываю на карте аэродромы и сектор действий. Подполковник, помолчав, спрашивает:

— Так, так… Что-то не сходится, гауптман. Как же вы тогда здесь-то оказались? Или темните, или на разведку ходили, — с подозрением говорит подполковник.

— Никак нет, — я показываю на карте квадрат. — Вот здесь я с ведомым оторвался от эскадрильи и обнаружил В-29. Во время боя мы сильно уклонились к северу.

— Чем кончился ваш бой с «Суперкрепостью»?

— Она стала моим сорок четвертым… и последним.

— Вы сбили «Суперкрепость»?! — слышу я изумленный голос.

В штаб входит летчик в комбинезоне. Молния на груди расстегнута, и видны две Золотые Звезды.

— А американцы говорят, что она неприступна и неуязвима.

Летчик бросает на стол планшет, перчатки и шлемофон, выпивает залпом стакан воды, садится на табурет и с интересом разглядывает меня:

— Расскажите поподробнее, как вы это сделали?

Я в деталях описываю свой бой с «Суперкрепостью». Летчик и подполковник переглядываются и качают головами.

— Теперь понятно, — говорит летчик, — почему они не отстреливались: боекомплект кончился. Ты знаешь, Сергей, он довольно опасно меня атаковал…

Сергей! Великое Время! Это же Николаев! У меня темнеет в глазах. А этот летчик? Неужели это Андрей… то есть я… Тьфу! Запутался совсем! Не может быть! Он же, то есть я, погиб под Смоленском. Наверное, это кто-то другой из нашей эскадрильи. А летчик продолжает:

— Если бы у него оставалось не два снаряда, а чуть побольше, я бы сейчас здесь не сидел. Причем по-нашему атаковал, как сохатый волк! Я даже удивился (я внутренне усмехаюсь: знал бы ты, кто я, ты бы удивился как раз тому, если бы я атаковал как-то иначе). А знаешь, что он сделал, когда понял, что он пустой? Ни за что не догадаешься. Он прикрыл собой своего ведомого, которого я в этот момент атаковал!

Великое Время! Знал бы ты, кого я тогда прикрывал, не стал бы удивляться.

Сергей смотрит на меня изумленным взглядом:

— Надо же! На такое и у нас не каждый способен…

Пожимаю плечами. Не объяснять же им, что я — такой же, как и они, да и прикрывал-то я не кого-нибудь, а Ленку. Летчик достает фляжку:

— Думаю, Сергей, что гауптштурмфюрер заслужил сегодня наши фронтовые сто грамм?

Сергей кивает и наливает мне полстакана. Летчик говорит:

— Пейте! Вы действительно замечательный летчик. Я рад, что у фюрера стало одним таким меньше.

Вдохнув, выпиваю залпом. Ого! Это спирт. Затаиваю дыхание и мотаю головой. Летчик протягивает мне воды запить и говорит:

— Вам, наверное, интересно знать, кто положил конец вашей летной карьере? Представлюсь: гвардии полковник Андрей Злобин… Что с вами?

Все плывет перед глазами. Что это? Я еще не видел, как выглядит мир в схлопке, может быть, именно так? Хотя нет, наши аналитики этого не допустили бы… Но ведь он, то есть я, взорвался под Смоленском еще тогда, в сорок первом! Как же это… В голове все путается, ноги дрожат…