Я привстал и сказал:

— Что прикажете, Ваше Сиятельство?

— Чем у нас чистят полы? — спросил меня Фельдмаршал.

— Нашатырем, Ваше Сиятельство, — отвечал я.

— Что стоит в день?

— Двадцать пять червонцев.

— Помилуй Бог, как дорого!

Когда все встали из-за стола, меня спрашивали, как мне в голову взошел нашатырь? Я уверял, что сам того не понимаю, но, зная, что за обедом Фельдмаршал всегда шутит и не терпит медленности в ответах, я сказал ему первое слово, которое мне попалось».

Наверное, сам Суворов был доволен невероятной расторопностью, которую его адъютант продемонстрировал важным гостям.

Дюбокаж отмечал:

«Образ речи Суворова был краткий, сжатый, энергичный и отрывистый. Всякая фраза, заключавшая не более трех или четырех слов, выражала полный смысл, который всегда был точным и глубоким…

Приближенные его должны были напрягаться, проявляя большое внимание, и знать все события, могущие его интересовать, потому что всякая его фраза содержала окончательную идею и переход от одного предмета к другому был чрезвычайно быстр…

Одним словом, речь его была неподражаема. Я могу сказать верно, что почти невозможно выразить энергичный лаконизм его идей, когда забываешь их прямой текст… Еще любил он в разговоре некоторыми фразами воспроизводить смысл сказанного в форме пословиц и притч. Наконец, самый любимый конек его разговора — это война. Особенно он любил рассказывать о своих походах.

Суворов знал, кстати, и как увертываться тонким и ловким ответом от щекотливых просьб и нравиться даже тем, коим должен был иногда отказывать».

И — внимание — Дюбокаж подчеркивает, что Суворов отличался «неизменною искренностию — следствие безграничной честности»: «Эти две добродетели весьма естественно должны были господствовать в душе человека, который был врагом всякого притворства… Офицер, который отвечал ему двояко, был потерян в его мнении. Он называл его "немогузнайкой". Он не только почитал низостью и малодушием скрывать свой образ мыслей (из боязни или из интереса), но видел в этом слабость характера, которая в его глазах была пороком и которую он никогда не прощал».

Великий мастер войны был и хорошим психологом. Слабость характера непростительна для командира, отвечающего за жизни подчиненных, недопустима и для солдата. «Богатыри! Неприятель от нас дрожит, — говорится в «Науке побеждать». — Да есть неприятель больше богадельни: проклятая немогузнайка, намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, безтолковка… От немогузнайки много беды! За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный».

Во время бесед императрицы с Суворовым, несомненно, обсуждалась главная возмутительница европейского спокойствия — Франция. Екатерина, как и полководец, прекрасно знала историю и предрекала появление диктатора, к которому все политиканы, кричащие о свободе, братстве и равенстве, поползут на коленях, чтобы заслужить его милость. Суворов разделял эти оценки и соглашался с прогнозами, поэтому решительно отказался от предложения возглавить Персидский поход для наказания разорителя царства Ираклия II, считая его частным делом. Главной опасностью, грозившей бедствиями не только Европе, но и России, была Франция.

Ивашев вспоминает:

«В праздник Рождества Христова и Новый год Суворов должен был быть у Государыни, но всегда испрашивал увольнения от приглашения к Высочайшему столу.

Государыне угодно было принять во внимание привычную деятельность Фельдмаршала: поручила ему обозреть состояние всех тех укреплений по шведской границе, которые в 1791 и 1792 годах были устроены под его началом.

Зная привычку к деятельной жизни Суворова и к занятиям по военной части, Государыня озабочивалась, чем занять его. В январе он исполнил Ея поручение и в первой половине февраля 1796 года возвратился в Петербург, приметно скучал вне своей сферы, и как скоро Императрица поручила ему главное начальство Юго-Западной армии, немедленно оставил столицу и прямыми путями отправился в центральный пункт занимаемых мест ему подведомственными корпусами, — местечко Тульчин.

В июле 1796-го он получил секретное повеление составить шестидесятитысячный корпус по его собственному избранию из войск, под начальством его состоящих, и быть в готовности с первого повеления выступить за границу».

По пути в Тульчин он навестил Румянцева, жившего почти безвыездно в своем имении Ташань под Киевом. Сохранился весьма любопытный рассказ о встрече двух фельдмаршалов, записанный со слов Петра Григорьевича Корицкого, много лет служившего у Суворова старшим адъютантом.

Подъезжая к имению графа Петра Александровича, Суворов приказал остановиться и стал совещаться со свитой, может ли он теперь подъехать к крыльцу графского дома, чего прежде из уважения к нему никогда не делал. Все единогласно объявили, что теперь он имеет на то полное право как равный чином. Суворов поначалу возражал, ссылаясь на старшинство Румянцева, известность его заслуг, и, наконец, склонившись перед общим мнением, сказал: «Смотрите же, смотрите, чтобы вы не ввели меня в беду». Экипажи тронулись. Подле ворот усадьбы Суворов приказал остановиться, вышел из экипажа и проследовал к дому в полной парадной форме, со шляпой на сгибе руки. Красноречивая сцена свидетельствует о той всегдашней почтительности, которую питал к Румянцеву его гениальный ученик.

В дни встречи двух маститых русских полководцев в далекую Ниццу прибыл новый командующий Итальянской армией Наполеон Бонапарт со своим начальником штаба Луи Александром Бертье. 29 марта (9 апреля) 1796 года начался знаменитый Итальянский поход. В течение двух недель были разгромлены и выведены из борьбы пьемонтцы. Через месяц французы, разбив австрийцев, вступили в Милан. В их руках оказалась вся Ломбардия — богатейшая область Италии, подвергшаяся разграблению. Австрийцы бросили в Северную Италию новые войска, но их ждало поражение. На Рейне успешно действовали французские армии генералов Моро и Журдана.

Второго августа 1796 года, через две с половиной недели после разгрома Бонапартом австрийцев при Кастильоне, Суворов в рапорте Екатерине прямо ставит вопрос о походе в Европу: «Карманиольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг и на Вислу… Всемилостивейшая Государыня! Я готов с победоносными войсками Вашего Императорского Величества их предварить».

Екатерина и ее советники стремились не допустить, чтобы Франция подчинила себе итальянские и германские государства и создала враждебную России систему государств, в которую помимо упомянутых входили бы Швеция, Пруссия, Австрия и Турция.

В секретной инструкции посланнику в Вене графу А.К. Разумовскому Екатерина указывала: «Сегодня дело заключается в том, чтобы реорганизовать коалицию на других принципах, чем первую, поставив перед нею в виде единственной задачи — задачу принудить французов прекратить свои нашествия, отказаться от побед и вернуться к прежним границам».