– Задумались? Все так или не совсем?

– Все точно так! – я кивнул. – Только крупнее, и красивее, и стариннее…

– А что вы хотите, это же археологические экспонаты! Я и сам экспонат. А уж о Немате и не спрашивайте, он вообще находка, уникум!

Мы вошли в главную залу дома. В ней стояли старинные стулья и кресла, в одно из которых я сел по приглашению хозяина. А на полу лежал всего лишь грубый ковер с мохнатым ворсом. Я удивился: мне казалось, что должно быть как-то наряднее и богаче. Господин Фаттах заметил:

– И этого слишком много! Впрочем, осталось то, что никому не нужно. Плохой товар – у хозяина на бороде… А этот ковер о чем вам напоминает? Это тот самый, на котором сидела и кушала Нани и которого не тронул вздох Дарьяни… И вот посмотрите-ка! Только он и остался…

– Господин Фаттах, так значит, тот вздох был реальностью? Вы сами в него верите?

– Ты написал, и ты же спрашиваешь?

– Я написал, но…

– А раз написал, то какие «но»? Реальностью была воля Творца очистить собственность Фаттахов… И она очистилась. В общем, тебе нечего опасаться. Нам предстоит лишь протокольный прием, или банкет. Угощайся вот этой пахлавой. Фрукты кушай! Это шоле – каша, тоже не соседское подношение, а сварено моей матушкой, которая уже лет тридцать-сорок как умерла. Угощайся! Только вчера приготовлено для приема по поводу первого визита молодых в дом родственников. Угощайся! Мы, как говорится, уже не в седле, но еще не в архиве!

Я поблагодарил и взял кусочек пахлавы. Потом Фаттах положил себе самому немного жидкого шоле в хрустальную вазочку. Но, когда нес ко рту первую ложку, рука его задрожала, и немного желтой кашицы пролилось на его белую рубашку. Вытирая салфеткой пятно, он спокойно сказал:

– Шоле мертвых – нет ничего лучше этой еды… Мы уже не в седле, но еще не в архиве! Вчера кошка из нашего дома совершила хадж, сегодня хозяин дома платит закят…[96]Всего один маленький поворот небесного колеса…

– В общем, ничто не осталось, – прокомментировал я. – Скажите, а вам нравится жить именно здесь? Не лучше ли было переехать в квартиру в более престижном районе?

– Престижный не значит лучший… Все эти современные дома – караван-сараи, или, говоря нынешним языком, отели… То ли четыре звезды, то ли совсем без звезд, в общем, проживешь двое суток – и отходная…

– Я говорю о прочности строения… Ведь, не приведи Аллах, дом может рухнуть…

– Нет, дом этот прочный! Да помилует Аллах деда Фаттаха… Говорят, он, когда его строил, ежедневно бросал в глину два золотых ашрафи, чтобы ребятишки, которые глину месят, лучше работали: это им приз был. Дом построен качественно, он еще простоит… Но, конечно, когда-то и он рухнет – завтра, послезавтра…

– Не приведи Аллах! Ведь я теперь все знаю, все помню об этом доме…

– Рухнет, рухнет… Я вам гарантирую!

В этот миг Немат внес чай на подносе. Поставил поднос на стол с весьма сердитым выражением лица. Строго взглянул на меня, потом на Фаттаха и указал ему на свой слуховой аппарат:

– Ты думаешь, хозяин, я уже совсем глухой, в тираж вышел? Слышу еще кое-что. И отсюда не съеду! Фабрику отдали, караван-сарай куда-то меж пальцев утек…

Уважаемый Али Фаттах попытался остановить его тираду. Встав с места, он вышел с Нематом в угловую комнату и там о чем-то негромко стал с ним беседовать. Слов Фаттаха я не расслышал, а вот Немат вдруг заговорил очень громко:

– Если я перееду в квартиру в районе Гольхак, то куда же вы денетесь, хаджи? Дорогой мой, одумайся! Не зря ведь говорится: домашний светильник в мечеть не относят!

Фаттах со смехом ответил ему:

– Потому что свет, который в доме разрешен, в мечети запрещен… Но послушай, Немат, говорят ведь и так: если Бог зажег светильник, тот, кто захочет его задуть, бороду опалит себе!

И Али рассмеялся, но Немат сердито фыркнул и ушел, ворча что-то себе под нос.

* * *

Господин Фаттах вернулся в залу, и я встал из уважения к нему. Он сделал мне знак садиться:

– Все дело в том, что вчера я поменял ему батарейку в слуховом аппарате.

Я рассмеялся, а Фаттах стал внимательно разглядывать мое лицо, потом спросил:

– А ты зачем, собственно, пришел? Только чтобы посмеяться?

– Я пришел по делу. Во-первых, хотел бы, чтобы вы посмотрели рукопись, во-вторых, получить у вас разрешение…

– Рукопись мне не надо показывать! – отрезал он. – И вообще, не кривляйся. «Получить у вас разрешение…» – передразнил он меня. – Разве повествование закончено? А где же завершающий эпизод?

Я вновь рассмеялся и сказал:

– Что касается «меня», то повествование закончено…

– А что касается «ее» – нет, не закончено. Как насчет «Казáлика наджазá аль-кафирúн»?[97]

– Что-что? Не понял…

– «Казáлика наджазá аль-кафирúн»! Аллах в Коране исчерпал всю историю неверных! Следует исчерпать, то есть довести до конца повествование…

– Исходя из ваших слов получается, что в конце должно стоять «Аль-акáба лиль-мутакúн»[98].

– Э, нет! Где мы и где праведники? Если бы ты хотел дать мне достойный ответ, тебе следовало бы привести другое речение: «Казáлика наджá аль-муменúн»[99]. Нужно завершить повествование так, чтобы оно имело смысл для богобоязненных…

Некоторое время мы молчали. Потом он воскликнул:

– Как бы то ни было, хорошо, что ты пришел именно сегодня. Сегодня произойдет важное событие!

– Какое?

– Современная мамаша на такой вопрос сказала бы: «слишком уж ты любопытный». Мамаша прошлых дней сказала бы: «не любопытствуйте чрезмерно».

Я рассмеялся:

– Разницы между современным и былым я не вижу…

– Вот это ты правильно заметил!.. Отличие если есть, то небольшое. В старину мамаши высказывались так: «О хорошем молчи, о плохом говори, и Аллах тебе в помощь». Сегодняшние переиначили: «О плохом говори, о хорошем молчи, и психолог – подмога!» Как говорится, что в лоб, что по лбу. Нельзя сказать с определенностью, лучше прежние или нынешние. Мои маленькие глаза много больших событий повидали… В детстве моем говорили: «или хиджаб, или учеба», в зрелые годы я услышал: «или хиджаб, или подзатыльник». У судьбы много таких игрушек в мешке… Кстати… – Он внимательно посмотрел на меня. – Ты замерз?!