– Я так и знал, что лучше не затягивать, – заметил Мистина. – Но тем не менее скажи ему спасибо, что пре-дупредил.

Наконец приблизилась ночь. В русском стане перед стеной горели костры, благо топлива в лесу на склонах можно было набрать сколько угодно. Ввысь летели песни – как и вчера, хотя пели не от сытого желудка: взятые с собой припасы кончались.

Когда стемнело, Уннар вновь отправился к скале. Но теперь с ее вершины свисала веревка, привязанная к толстой стреле для стреломета, которую он надежно забил в щель на самом верху скалы.

Взявшись за веревку, отдохнувший за день Уннар быстро полез вверх.

– Да это не человек, а каменный тролль, – шепнул Мистине стоявший рядом Альв. – Я днем смотрел, как он лез – раздери меня йотун, люди так не могут! Я при свете дня даже не видел, что там за щель в скале, а он цепляется пальцами, а потом весь подтягивается! Он врет, что его отец рыбак: его, должно быть, эти их олуши украли еще из колыбели и вырастили в гнезде!

Мистина улыбнулся в темноте. Сомнения Альва были ему понятны, но он знал: всякому кажется невозможным то, чего не может он сам.

Как Уннар добрался до площадки на скале, в темноте никто не разглядел. Но вскоре свисающий конец веревки заплясал: значит, Уннар уже наверху. Стоявшие у подножия его товарищи привязали к нижнему концу веревочную лестницу и тоже подергали. Веревка вместе с лестницей ушла вверх.

Еще через некоторое время тем же путем сверху пришел знак: готово. Мистина и Хавстейн ждали его, стоя под скалой среди своих людей: отобрали из собственных дружин два десятка самых крепких, толковых и надежных.

– Пошли! – вполголоса сказал Мистина.

Хирдманы вереницей по одному молча устремились к лестнице. Мистина провожал каждого легким хлопком по плечу – будто выдавал по кусочку своей удачи, как вождя. Будь здесь при войске Ингвар или Свенельд – Мистина первым и полез бы на скалу во главе малой дружины. Но будучи сам воеводой, он уже не мог себе этого позволить, и возглавлял людей Эскиль – молодой подручный Хавстейна.

Когда в темноте исчез последний хирдман, Мистина почти бегом вернулся к главной стене и каменной лестнице. Часть русов – в основном раненые – сидели у костров и пели, успокаивая греков якобы бездействием врага, но большая часть людей, одетая и вооруженная, отоспавшаяся за день, в темноте ждала знака.

Ждали его и еще два десятка отроков, без огня и без звука стоя под стеной. И они дождались первыми. Никакого шума схватки сверху не доносилось, но потом со стены вдруг упало тело. За ним еще одно, потом еще сразу два. Как и ожидалось, упали молча – лишь звякнули о камень пластинки панцирей.

Это все – на стене едва ли могло быть более четырех дозорных одновременно. Уннар, как выяснилось потом, привязал лестницу к подножию каменного креста на утесе. Дозорных здесь не оказалось, с утеса на стену вела не охраняемая ночью лестница. Поэтому четверо дозорных на стене даже не успели понять, что умерли. Это были всего лишь стратиоты, и хирдманы сняли всех четверых почти одновременно.

На площадке перед воротами ждал со своими людьми молодой ловацкий князь Зорян. Взойти по лестнице в темноте удалось беззвучно, но наверху пришлось труднее: всю площадку завалило камнем, идти по нему в темноте, не ломая ноги, было и само по себе сложно, а им ведь еще приказали соблюдать тишину! Все понимали, что даже в случае успеха открыть ворота сразу не выйдет – придется сначала разобрать оба завала, изнутри и снаружи.

Зорян ждал, что со стены упадут тела дозорных, а потом будут спущены лестницы. Но ничего не падало. Он прислушивался изо всех сил, но за шумом леса на склонах долины не мог ничего разобрать. Слышал только пение из церкви, что высилась сразу за воротами. Одни мужские голоса, напев торжественный и такой угрюмый, что Зоряна пробирала дрожь.

Потом вдруг прямо ему на шлем свалилась веревочная лестница. Как потом оказалось, Эскиль не стал сбрасывать дозорных с надвратной части стены: побоялся, что с такой небольшой высоты их тела, падая на камни, слишком сильно загрохочут, а ведь беженцы спали прямо на дворе перед воротами – совсем близко. Поэтому здешних часовых просто уложили на пол под стеной. В такой близи беженцы могли бы услышать легкий шум короткой схватки, но русам помогло то, что в церкви круглые сутки шла служба и пение монахов заглушало все прочие звуки поблизости.

К тому времени как спящие беженцы и молящиеся в церкви монахи обнаружили чужаков, тех было внутри укрепления уже около сотни. Будто муравьи, русы лезли по двум десяткам веревочных лестниц: малая дружина Эскиля принесла их за спинами и привязала наверху.

Мистина, тоже одетый для боя, в своем новом позолоченном клибанионе – глупо получить стрелу в грудь в ночной неразберихе на пороге большого успеха, – со своей дружиной ждал на середине лестницы. Ниже стояла основная часть войска.

– Там почти негде войти! – орал Ульрек, присланный Хавстейном. – Весь двор забит – бабы, скотина, лысый тролль!

Из-за стены и впрямь доносился шум всеобщего смятения – крики, боевые кличи, треск и грохот.

– Разобрать завал и гнать прочь всех лишних, – велел Мистина. – Еще люди нужны?

– Нет, там и этим не пройти!

Во дворе была давка: чтобы очистить место, хирдманы заталкивали греков в церковь, не давая выйти оттуда монахам, вышибали все подряд двери – в кельи и кладовые, – древками копий и криком загоняли туда вперемешку людей и скотину. Сотни беженцев набились в разные хозяйственные помещения, лежали прямо на земле перед воротами, в крытых галереях зданий, с трех сторон окружавших двор и лепившихся к скале. Сильно воняло навозом от приведенного сюда скота: навоз сбрасывали со стены, но не успевали убрать весь. К тому же овцы и козы, уже второй день не кормленные, отчаянно блеяли, увеличивая всеобщее смятение. Напуганные греки неслись по стене, выбегали на утес, и многие, не сумев остановиться в темноте, срывались вниз.

Мистина увел своих людей, освободив лестницу. Хавстейн пригнал греков-мужчин, монахов и беженцев, разбирать завал: сверху под предостерегающие крики покатились камни.

Только на рассвете Мистина и прочие бояре смогли попасть в монастырь. Беженцев-мужчин к тому времени уже выгнали через раскрытые ворота, оставив внутри только женщин. Иные из монахов не желали уходить из церкви, молились, стоя на коленях и не замечая беснующихся вокруг варваров. Таких Хавстейн, недолго думая, велел выволочь и сбросить со стены. К рассвету на камнях уже лежало с десяток тел в серых рясах и куколях. Козы и овцы, выгнанные по лестнице наружу, паслись на окрестных склонах и опушках, жадно щипали траву и уже забыли о пережитом.

Когда рассвело и появился простор, стали разбирать добычу. Выносили из церкви и складывали прямо во дворе сосуды, кресты, покровы, иконы в серебряных и позолоченных окладах, серебряные и бронзовые светильники, разные лари и ларчики. Выломав все двери, бегло осмотрели почти пустые кельи, зато обнаружили монастырскую казну. За несколько веков здесь накопилось немало драгоценных подношений: чаш, блюд, украшений. Пожитки беженцев по сравнению с этим были мелочью, так что их лишь по привычке переворошили и почти все бросили. Только те из отроков, у кого пострадала одежда, выбрали себе обновки.