Итак, в обстановке тотального противостояния с Думой власть сочла возможным пойти на ряд уступок, и в результате преемнику Алексеева удалось поставить точку в долгих прениях по польскому вопросу. Еще ранее, 30 ноября (13 декабря), вместо Штюрмера во главе МИДа был поставлен государственный контролер и член Государственного совета Н. Н. Покровский80. 13 (26) декабря он впервые встретился с представителями прессы и заверил их в том, что ничего не изменилось: «Курс русской внешней политики останется прежний. Никакие перемены в личном составе правительства не вносят ни изменений, ни колебаний в раз намеченное направление, по коему идет Россия, согласно предначертаниям Державного своего Вождя»81. Нового министра пока не бранили, кабинету еще не приписывали желания заключить сепаратный мир, но в целом обстановка не изменилась. Трепову не удалось договориться с Думой, поскольку с ней невозможно было договориться. Даже правые перестали быть опорой для власти. Любая инициатива, исходящая от любого правительства, назначенного короной, была обречена на провал. Дума на глазах превращалась в центр общественного сопротивления власти82.

В Могилеве все шло своим чередом. С утра Гурко по сложившейся традиции делал доклады императору, а после шел к Алексееву. При этом стиль работы Гурко отнюдь не походил на то, что привыкли видеть в Ставке. Он никогда не вмешивался в мелочи и в пределах поставленной и четко сформулированной задачи предоставлял своим подчиненным свободу действий1. Естественно, что ему нужны были другие подчиненные, и Алексеев сам предложил Гурко сменить Пустовойтенко, которому он хотел предложить дивизию, а на место генерал-квартирмейстера взять начальника штаба Особой армии генерал-майора Н. Н. Алексеева, но Гурко не захотел слишком сильного ослабления штаба своей армии2. Тем не менее ряд изменений в командовании был согласован. Итак, начальник штаба мог покинуть Ставку. Алексеев отправился в Севастополь 20 ноября (3 декабря) 1916 г. Император зашел к нему попрощаться вместе с наследником3. Это была не просто вежливость, но и демонстрация благорасположения.

Уже после отъезда Михаила Васильевича Гурко назначил своим помощником генерала Клембовского, служившего начальником штаба у Брусилова, а потом принявшего 11-ю армию у генерала Сахарова, назначенного на Румынский фронт. «Клембовский, невзирая на некоторые свои недостатки, был именно дельный, умный генерал, вполне способный к самостоятельной высокой командной должности…» – вспоминал Брусилов4. Генерал-квартирмейстером был назначен генерал-лейтенант А. С. Лукомский. После отставки Поливанова он был назначен начальником 32-й пехотной дивизии 9-й армии Юго-Западного фронта5, а вслед за этим – генерал-квартирмейстером 10-й армии Западного фронта. 20 октября (2 ноября) 1916 г. он получил от Гурко телеграмму с приглашением прибыть в Могилев. На следующий день он уже был в Ставке, где ему и было сделано предложение занять эту должность. Свое согласие он обусловил одобрением со стороны Алексеева6. В его отсутствие, а вернее, отсутствие мелочной опеки Михаила

Васильевича, он хорошо наладил работу этого ведомства7. Интересен выбор Гурко и Алексеева – это были, безусловно, очень способные военные, будущее которых доказывало и известную политическую близость с Гурко и Алексеевым: оба они станут активными корниловцами.

Отставка Штюрмера и временный отход Алексеева от дел совершенно неожиданно поставили в сложное положение Родзянко. Глава Думы был возмущен тем, что Алексеев отправил ему письмо, в котором выступил против вмешательства думцев в военные дела. 16 (29) ноября 1916 г. Родзянко прибыл в Могилев, хотя смысла в этом визите почти уже не было. Причины для протеста почти полностью исчезли. Сопровождавший Родзянко Глинка отмечал: «Родзянко все находил, что материал для доклада невелик. Смена начальника штаба Верховного главнокомандующего Алексеева, которого он собирался валить и которого он всячески бранил, уже состоялась, а назначение на его место Гурко вызвало в нем чувство радости. Он восхваляет его чуть не до небес. Впрочем, с ним бывает так всегда. Каждое новое лицо, им ли рекомендованное, или не им, он воспевает, а через некоторое время бранит и старается свалить»8. Подобный подход к делу во время войны и перед лицом катастрофы, о которой без устали говорили в Думе, был присущ не только главе этого учреждения.

Локкарт так оценивал сложившуюся ситуацию: «В Санкт-Петербурге и даже в Москве война стала делом вторичной важности. Приближающийся катаклизм был уже у всех на устах, у всех в уме. Правящий класс, наконец пробудившийся, наконец, для того чтобы предупредить катастрофу, стремился предупредить Императора. Политические резолюции, исходившие теперь не только от либералов, но и от дворянства, как осенние листья летели на императора. Они просто умоляли Царя сменить советников, заместить их людьми, пользующимися доверием страны»9. Осенью 1916 г. в Москве в особняке князя П. Д. Долгорукова собрался пленум ЦК кадетской партии. Хозяин дома вспоминал: «Чувствовалась возможность падения власти, и многие патриоты сознавали, что вести войну такая власть не может»10.

В связи с этим представители партии «народной свободы» решили поднять вопрос о том, кто перехватит власть, когда или если она выпадет из рук императора. Все остановились на кандидатуре главы Земгора. Сомнения возникли только у князя Долгорукова, вспомнившего о политической малограмотности Львова, который в своих беседах в тылу Маньчжурской армии во время работы в отрядах Земского союза не смог четко объяснить разницу между парламентским и парламентарным строем. Но так как другой фигуры, которая устраивала бы всех, Долгоруков назвать не сумел, собрание остановилось на Львове11. Пропаганда либералов усиливалась с каждым днем. Их слова отражались в стране именно так, как им хотелось, их речи будили революционные настроения, которыми они пугали правительство. В конце ноября 1916 г. Д. А. Фурманов, находившийся тогда с санитарным поездом на Юго-Западном фронте, записал в своем дневнике: «Это агония, разве вы не видите, это отчаянная и последняя попытка – назначение Трепова. Разве не знаменательно, что Милюков с думской трибуны так открыто говорил о государыне? Глупость или измена – этот роковой вопрос давно взбурлил непокорные массы»12. Таков был фон, на котором разворачивалась активизация политической деятельности Алексеева.

В столице совершенно голословно обвиняют правительство в предательстве, а высшее военное командование главным своим делом во внутренней политике считает участвовать в кампании против недавно назначенного министра внутренних дел. В Ставке, по словам Шавельского, совершенно внезапно сложилась почти кадетская точка зрения на Протопопова: «У Протопопова все есть: великолепное общественное положение, незапятнанная репутация, огромное богатство – более 300 тыс. годового дохода, недостает одного – виселицы, – захотел ее добиться»13. Трудно не привести оценку А. Н. Боханова думских эскапад Милюкова: «Шла жесточайшая война, кругом росло недовольство, существовавшее хрупкое общественное равновесие грозило рухнуть в любую минуту, а лидер одной из крупнейших партий громогласно клеветнически обвиняет главу правительства в измене, в пособничестве врагу»14. Те же слова могут быть переадресованы и Алексееву. Удивляет другое, насколько быстро Алексеев и Гурко усвоили негативный взгляд на Протопопова, только-только назначенного на свой пост. Контекст разговора не оставляет сомнения – генералы прежде всего против креатур императрицы. Прибывший в Ставку через день после отъезда Алексеева на лечение Трепов заявил Гурко о том, что он уже приготовил проект указа об отставке Протопопова, но не получил согласия императора на нее15.