Снова вперед. Снова стреляй. Еще два слона лежат, крича, с отнявшимися ногами. Кровь, красная, как флаг. Заряжай, загоняй патроны в ружье. Поезжай. Преследуй их, снова и снова стреляй. Пули глухо ударяют в плоть. Снова верхом и снова вперед. Вперед… но лошадь уже не могла угнаться за стадом, и пришлось ее остановить. Шон стоял, держа лошадь за голову, пыль и жажда разъедали ему горло. Он не мог сглотнуть. Руки дрожали. Плечо снова заболело. Он развязал шелковый шарф, вытер лицо, высморкался, потом напился из бутылки с водой. Вода показалась сладкой.

Охота из лесистой местности перешла в заросли мопани в буше. Кусты очень густые, блестящие зеленые листья свисают до земли и смыкаются вокруг. Воздух неподвижный и теплый, даже дышать трудно. Шон повернул назад по пути охоты. И нашел слонов по их крикам. Увидев его, они пытались встать, тащились на передних ногах, размахивая хоботами. И замирали после выстрела в голову. Это самое тяжелое. Шон работал быстро. Он слышал вокруг в лесу мопани выстрелы из других ружей, и, выйдя на одну из полян, увидел Яна Паулюса, который шел навстречу ему, ведя лошадь.

– Сколько? – спросил Шон.

– Gott, парень, я не считал. Какая охота, а? Найдется попить? Я где-то потерял свою бутылку с водой.

Ружье Яна Паулюса уже было в чехле на седле, повод он повесил себе на плечо, и лошадь шла за ним, опустив голову. Поляна была огорожена валом упавших деревьев мопани, и сквозь эту стену прорвался раненый слон. У него было пробито легкое, половина груди покрыта пеной, и, когда слон закричал, кровь розовой струйкой хлынула из его хобота.

Он несся на Яна Паулюса, развернув черными знаменами уши. Лошадь встала на дыбы, поводья лопнули, и она ускакала галопом, оставив Яна перед нападающим слоном. Шон прыгнул в седло, не коснувшись стремян. Его лошадь закинула голову, заплясала, пошла кругом, но он повернул ее и направил так, чтобы оказаться на пути слона.

– Не беги, ради бога, не беги! – крикнул он, извлекая ружье из чехла. Ян Паулюс услышал его.

Шон скользкими от пота руками перезарядил ружье. Одна из медных гильз выскользнула из руки, ударилась о колено и упала в траву под копыта лошади. Слон обгонял их. Шон отвязал одеяло и бросил на землю. Иногда они останавливаются, чтобы растоптать даже упавшую шляпу, но этот не остановился. Шон повернулся в седле и выстрелил. Слон снова затрубил. Он был так близко, что выдуваемая из хобота кровь обрызгала лицо Шона. Лошадь едва не падала – Шон чувствовал, как подгибаются ее ноги; они были уже на самом краю поляны и неслись к сплошной стене зелени мопани. Шон вставил новый патрон и повернулся в седле.

Он соскользнул с седла и, когда ноги его коснулись земли, побежал рядом с лошадью. Потом отпустил ее, и его бросило вперед, но он сумел удержать равновесие; все тело дрожало от усилий. Все еще стоя, он повернулся и сделал первый уверенный выстрел. Слон был близко, он стремительно приближался, нависая, как гора. Хобот он свернул и прижал к груди, бивни высоко поднял.

«Близко, слишком близко, отсюда я не попаду в мозг». Шон прицелился в ямку на лбу сразу над глазами. Выстрелил, и ноги слона подогнулись – его мозг взорвался, как перезрелый помидор, в костяной коробке черепа.

Шон попытался отпрыгнуть от падающего на него массивного тела, но споткнулся – и упал лицом в землю. Его тошнило, желудок по-прежнему был полон теплого маслянистого страха.

Немного погодя Шон сел и посмотрел на слона. Один бивень раскололся у самой губы. Тяжело дыша, подбежал Ян Паулюс. Остановился возле слона и коснулся раны на его лбу, потом вытер пальцы о рубашку.

– Как ты, парень?

Он протянул Шону руку и помог встать; потом поднял шляпу Шона и тщательно отряхнул, прежде чем подать ему.

В убежище, образованном брюхом и вытянутыми ногами мертвого слона, они устроили лагерь на ночь. Вместе пили кофе, и Шон сидел между двумя Леруа, упираясь спиной в грубую кожу на брюхе слона. Силуэты деревьев на фоне ночного неба портили сидящие на ветвях стервятники; отвратительно выли гиены. Они приготовили для стервятников пир. Говорили мало, потому что все устали, но Шон чувствовал благодарность сидящих рядом мужчин, и перед тем как завернуться в одеяло, Ян Паулюс неловко сказал:

– Спасибо, керел.

– Возможно, когда-нибудь ты то же самое сделаешь для меня, – ответил Шон.

– Надеюсь на это, ja. Очень надеюсь.

Утром упа сказал:

– Нам потребуется три или четыре дня, чтобы срезать все бивни. – Он посмотрел на небо. – Не нравятся мне эти облака. Одному из нас лучше отправиться в лагерь и привести побольше людей и фургоны для перевозки кости.

– Я поеду, – быстро встал Шон.

– Я сам об этом думал.

Но Шон уже приказывал Мбежане седлать лошадь, и после вчерашнего упа не мог с ним спорить.

– Скажи уме, чтобы переправила фургоны через реку. Мы не хотим, чтобы разлив застал нас на этом берегу. Может, ты ей поможешь?

– Конечно, – ответил Шон. – Конечно, помогу.

Его лошадь еще не отдохнула от вчерашней охоты, и прошло три часа, прежде чем он добрался до реки.

Шон привязал лошадь, спустился к одному из прудов, разделся и погрузился в воду. Растер тело песком, и, когда вышел из воды и вытерся рубашкой, кожу покалывало. Он ехал вдоль берега, и искушение пустить лошадь галопом было почти непреодолимым. Он немного посмеялся над собой. «Поле почти чисто, хотя я бы не удивился, если бы этот подозрительный старый голландец отправился за мной». Он снова рассмеялся и подумал о цвете ее глаз, зеленых, как крем-де-мент[30]в хрустальном бокале, и о форме ее груди. Мышцы его ног напряглись, и в ответ лошадь ускорила шаг.

– Хорошо, хорошо, – сказал ей Шон, – я не настаиваю, но буду благодарен.

Вначале он в своем фургоне сменил пропотевшую рубашку на свежую, кожаные брюки на чистые коленкоровые и потертые сапоги на мягкие ботинки из лакированной кожи. Вычистил солью зубы и причесал волосы и бороду. Увидел в зеркале, что последствия драки почти не заметны, и подмигнул своему отражению.

– Она не сможет устоять перед тобой.

Он лихо подкрутил усы, выбрался из фургона и сразу почувствовал неприятное напряжение в желудке. По дороге к лагерю Леруа он думал об этом и понял, что это то самое чувство, с каким он шел в кабинет Уэйта Кортни в ожидании наказания за мальчишеские грехи.

– Странно, – прошептал он. – Почему я так себя чувствую?

Его уверенность рассеялась, и он остановился.

– Может, у меня дурно пахнет изо рта? Надо вернуться и пожевать гвоздики.

Он с облегчением повернулся, но понял, что это трусость, и снова остановился.

– Возьми себя в руки. Она всего лишь девчонка, необразованная маленькая голландская девчонка. У тебя было пятьдесят гораздо более красивых женщин.