Исайя БЕРЛИН. Анна Ахматова. Т. 5. Стр. 368

И зачем врать, когда Анна Андреевна достаточно на себя наврала?

Ирина Грэм — Михаилу Кралину.

Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 33

Волков: Ахматова любила повторять, что она к постановлению 1946 года была готова хотя бы уже потому, что это была уже не первая касающаяся ее партийная резолюция: первая была в 1925 году.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 229

В 1925 году ничего государственного — НИЧЕГО — по ее поводу не было. Она, правда, после 25-го года лет на 15 почти бросила писать. Задним числом придумала государственного значения оправдание.

Исайя Берлин со слов Ахматовой.

Сталин разразился по адресу Ахматовой набором таких непристойных ругательств, что она даже не решилась воспроизвести их в моем присутствии.

Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 451

Обычно она не стесняется.

Ну а про Сталина — она знает все: каким набором, разразился или не разразился и пр. Кто-то ее проинформировал, воспроизводя все выражения.

«Ну да, в конце тридцать девятого… Помню, что Борис и Осип, оба, называли его лучшим моим стихотворением». — «Анна Андреевна! Этого тоже никак не могло быть! Вы написали его гораздо раньше, потому что ведь Осип Эмильевич весной тридцать восьмого уже арестован». Анна Андреевна меня не ударила, но глянула так, будто ударила.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 155

Не дают сделать величавые ссылки.

Пунин предчувствовал или ждал ареста. Он говаривал Анне Андреевне: «ОНИ прячутся за деревьями…» Пунин с Ахматовой всегда говорили о деревьях…

Спускаясь уже под конвоем по лестнице, он произносил тоскливо: «Акума, Акума…» — читая в другом источнике это описание ареста, я удивлялась: человека уводят ночью из дома, он знает — куда. И он так театрально шепчет: «Акума, Акума…» Но сейчас, знакомясь с первоисточником апокрифа, все становится ясно:

Так рассказывала мне Анна Андреевна.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 351

Она говорила так, что на ее сестре женился кто-то из гимназистов Анненского, из этой гимназии. Когда старик Анненский узнал, что вышла замуж дочка Горенко, он спросил: «Какая?» Ему сообщили имя (не помню имя сестры), он сказал: «Ну, я бы женился на другой — на Анне».

В. Е. АРДОВ в записи Дувакина. Стр. 146–147

Пересказов этой истории много, да вот беда — все из одного источника: от самой Анны Андреевны. И появились они тогда, когда ни одного свидетеля уже не могло быть в живых.

Этот же эпизод описан в «воспоминаниях» Валерии Срезневской. В рукописи он написан рукой Ахматовой. Царскоселка Срезневская сама об этой истории ничего не слыхивала.

Я поинтересовалась, знала ли она Иннокентия Анненского — он, как известно, долгие годы преподавал в Царскосельской гимназии. Нет, им не пришлось познакомиться, но она, разумеется, знала его в лицо, часто встречала на улице.

Маргарита АЛИГЕР. В последний раз. Стр. 355

Этого вполне достаточно, чтобы жениться, по понятиям Ахматовой. Анна Андреевна любит предстать «дамой высокого тона», но совершенно очевидно, что пожилой человек из приличного общества, Анненский, никогда бы не взял на себя подобные бестактные заявления перед чьей-то свадьбой. Так и до дуэли недалеко. Кстати, немного похожая ситуация есть в семейной хронике «мусорного старика».

Из воспоминаний Софьи Андреевны Толстой из времен жениховства Льва Николаевича: о его брате и своей сестре Тане, прототипе Наташи Ростовой.

Сестре моей еще не было 16-ти лет. Смелая, быстрая, с прекрасным голосом, она прельщала всех, и в том числе и Сергея Николаевича. Раз вечером, сидя на маленьком диванчике с Сергеем Николаевичем, она безумствовала так грациозно, обмахиваясь веером, как большая, так была мило оживлена, что Сергей Николаевич удивился, почему Лев Николаевич не женится на такой обворожительной девочке, а на мне.

С. А. ТОЛСТАЯ. Моя жизнь

Это пишет сама «забракованная», а не «избранная» Ахматова — об умершей сестре. Ни Анненский, ни Инна Андреевна Горенко не ответят.

В общем, кто на ней только не хотел жениться! И Анненский не хотел, и Блок, и те, кто считаются «мужьями» — Шилейко (сказал, что якобы уже женился), Пунин (жена не разрешила), Гаршин — передумал, Исайя Берлин (был едва с нею знаком). Очередь Пастернака…

«Он мне делал предложение трижды, — спокойно и нежданно продолжала Анна Андреевна. — Но мне-то он нисколько не был нужен. Нет, не здесь, а в Ленинграде. Я была тогда замужем за Пуниным, но это Бориса ничуть не смущало».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 429

Ахматова говорит это, естественно, после смерти Пастернака, в октябре 1960 года, когда и он опровергнуть ничего не может. На всякий случай, как осторожный античный врун, она добавляет: это было не в Москве, а в Ленинграде, по ее всегдашнему — и всегда подводящему — приему добавления ко лжи лживых подробностей, — для правдоподобия. «Здесь Родос, здесь прыгай». В Москве она была в гостях, всегда на людях, с Пастернаком виделась редко, и скрыть, промолчать, затаить в себе — что он-то ей нисколько не был нужен, да вот все делал предложения — было бы невозможно. Другое дело — рассказывать про Ленинград. Мол, как приедет Пастернак в Ленинград, сразу ко мне — делать предложение. Далее по тексту.

Она ссылается на Пунина: мол, была замужем. Пунин, правда, никогда не переставал считаться мужем А. Е. Аренс-Пуниной.

Июль 1934 года: Анна Андреевна сказала: «Николай Николаевич уехал с Ирочкой и Анной Евгеньевной в Сочи».

Э. Г. ГЕРШТЕЙН. Воспоминания. Стр. 160

Так же у нее не было романа с Блоком, потому что она «была тоже замужем» (а «муж» тоже, как на беду, был женат уже на другой) и «имела ребенка» (который жил у родни в другом городе).

Ни при одном из трех предложений свидетелей не оказалось.

Эта «благоуханная легенда» — из типичных ахматовских «подкладываний мысли». Она скажет — потом забудут, от кого услышали — а слух пойдет: «Пастернак предлагал Ахматовой руку и сердце. Два раза». Потом все перепутают: то ли Пастернак предлагал, то ли Александр Блок. То ли два раза, то ли три. Сама Ахматова скажет с иронией: это народные чаяния.

Маленький сын моей знакомой, когда у Сретенских ворот воздвигли огромный и порывистый памятник Надежде Крупской, спросил: «Мама, а чья Крупская была жена — Ленина или Пушкина?»

Борис Пастернак, правда, немного в дурацком виде предстает (вроде как Есенин, когда представилась возможность жениться на Софье Толстой: «Есенин и внучка Толстого, здорово!»). Но разве дело Ахматовой до Пастернака?