Галина Романова

Простить нельзя помиловать

© Романова Г.В., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1

Рваные облака метались в мутном небе, как клочья пены в грязной воде. Солнце застыло белым пятном высоко над заливом, на берегу которого он сейчас стоял. Было холодно и сыро. Дождь без конца накрапывал и тут же прекращался, сбегая вместе с пухлой тучей под порывами ледяного ветра.

Он отчаянно мерз. И легкая ветровка его на плечах давно промокла. И носков он не надел, собираясь на берег всего на пять минут. Надо было развернуться и уйти в теплый дом. До него всего двадцать пять метров. Он считал шагами. Метровыми.

В доме Таня. Она уже приготовила завтрак – красивый, полезный. По всем правилам. После ее завтрака он часов до пяти вечера не хотел есть. Она красиво накрыла на стол, как всегда. Обязательно скатерть. Непременно дорогая посуда. И приборов в достатке. Все как с картинки. Все как в кино.

Они усаживались за стол напротив друг друга. Ели молча. Она прикрывалась газетой. Почему-то для нее было важно разживаться с утра информацией непременно с бумажных носителей. Он читал новости в телефоне, положив его за тарелкой. Время от времени они отпускали какие-нибудь реплики по поводу неожиданностей. Потом снова погружались в чтение. И так до конца завтрака. Потом Таня некрасиво складывала газету, скорее, даже комкала ее. Коротко улыбалась ему. И принималась убирать со стола. Он шел в душ. Собирался. И, поцеловав ее в щеку у порога, уезжал в город. Он там работал. Таня, он точно знал, уезжала спустя полчаса. Она тоже работала в городе. В течение дня они не пересекались и почти не созванивались. Крайне редко. Если только ему или ей надо было сообщить, что к ужину не успевает. И что кому-то из них придется ужинать в одиночестве.

Он не знал, как она без него ужинала. Так же, за красиво накрытым столом, или с тарелкой в руках возле панорамного окна. Он делал себе бутерброды, наливал в маленький термос чай и шел на залив. Там у него имелась заветная скамейка. На нее он усаживался и жевал свои бутерброды, запивая их огненным чаем. Скамейка служила ему круглый год. И просиживать он на ней не мог, если только с небес лило как из ведра. Есть мокрый от дождя хлеб с колбасой было глупо. Все остальные погодные условия ему не мешали. Он сидел здесь и в мороз, и в снегопад.

В снег он особенно любил ужинать на скамейке. Мерз, но настойчиво сидел, уставившись на покрывшийся толстым льдом залив. Мерз и думал, думал, думал…

Когда она пропала – любовь всей его жизни, нежность его, печаль его, – была такая вот погода: мороз, метель, темнота. И он думал, что она просто заблудилась. Просто не нашла дорогу к его дому на заливе. Вышла из такси и перепутала направление. Свернула не туда и попала в соседний поселок. Или в другой: тот, что был левее. Или правее. Маленьких хуторов на заливе было очень много. Дворов на десять, а то и пять. Их было с дюжину разбросано по берегу.

Он все их объездил. Обошел все тропы. Рыл снег на берегу, пытаясь отыскать ее следы. Ничего! Ни единого намека, что его любимая Маша где-то там побывала. После того, как она вышла из такси на автобусной остановке, ее никто никогда больше не видел.

– Тимофей, тебе надо научиться жить без нее, – советовал ему Машин родной брат. – Так нельзя!

– Ты научился? – смотрел на него Тимофей запавшими от горя глазами.

– Я хотя бы стараюсь. А ты…

А он не хотел учиться, не хотел стараться. Он вообще без нее жить не хотел. И лез в пекло на заданиях, за что его однажды чуть не уволили из органов. Пытался уехать в одну из горячих точек, не отпустили.

– Если хочешь знать, Поляков, то такие дела с ней не прокатывают. – Полковник закатывал глаза куда-то к потолку. – Она сама тебя найдет, когда придет твой час. А так можешь лишь покалечиться и инвалидом остаться. Есть кому за тобой ухаживать?

Он его слушал и не слушал. Но стал ждать – своей преждевременной кончины. Особенно не страховал себя в серьезные моменты. Но и на рожон не лез. Раз полковник говорит, значит, знает. Да и ухаживать за ним некому. Была Маша, да пропала…

Он скорее почувствовал, чем услышал, как дверь его дома открылась и закрылась. И Таня встала на террасе со скрещенными на груди руками. Она не будет его звать к завтраку. Она просто будет стоять немым изваянием, с бессловесным укором глядя ему в спину.

Интересно, в такие минуты, повторяющиеся все чаще, она угадывает его тоску? Понимает, о чем он думает? Никогда не спрашивает. Ни единого намека, что догадывается о его почти полном равнодушии к ней.

Он же не любит ее! И не любил никогда. Скрывать не стал, когда она принялась оказывать ему знаки внимания.

– Я никого больше не полюблю, Таня, – признался он ей в самый первый вечер, когда они ужинали в ресторане.

Пригласила она.

– Переживу, – усмехнулась она коротко, прикрывая лицо высоким бокалом с вином.

– Со мной будет сложно. Я… Я не могу забыть ее лицо, смех, походку. Я все еще люблю ее, словно она рядом.

– Ты считаешь меня уродиной? – перебила его Таня.

Она смотрела серьезно, без обиды или намека на слезы. Просто поставила бокал между своей тарелкой и салатником. Посмотрела на него, как на своего подчиненного, и задала этот вопрос.

Он внимательнее к ней присмотрелся, чтобы не врать с самого начала.

Черные волосы до плеч, очень темные. Возможно, она их подкрашивала, а возможно, такими они были у нее от рождения. Черные глаза. Непроницаемые, как два угля. Смуглая кожа и яркие губы. Тонкие запястья и изящные пальцы с красивыми ухоженными ногтями. Хорошая фигура. Все в ней было почти безупречно.

Но она не была его Машкой!

– Она – не ты, – выпалил он и тут же поспешил извиниться: – Прости.

– Ты считаешь меня уродиной? – повторила она вопрос, никак не отреагировав на его реплику.

– Нет, нет, что ты! – поспешил он исправиться. – Ты красивая, Таня. Даже очень.

– Этого достаточно, – прервала она его следующую фразу, которую он пытался начать с «но». –