Ничто не может принести тебе спокойствия, только ты сам способен добиться его своими силами; ничто не принесет тебе спокойствия, кроме торжества твоих принципов.

Ральф Уолдо Эмерсон

Кто не спрятался, я не виноват.

Чувак

Прямая, как стрела, асфальтовая дорога рассекала желтую каменистую пустыню на две половины и упиралась острием в голубой горизонт. Ослепительное, раскаленное добела солнце словно прикипело к зениту. Над темно-серым покрытием трассы колебалось горячее марево. В медленно ползшем по дороге раздолбанном трейлере изнывали от жары двое пассажиров — человек и пес.

Сидевший за рулем трейлера мужчина в темных очках выглядел лет на тридцать: худой, подвижный, с растрепанной рыжей шевелюрой и удлинявшей простоватое лицо козлиной бородкой того же цвета. На нем были мокрая от пота белая футболка, потертые джинсы, на ногах белые кроссовки. Короче, выглядел он как типичный среднестатистический американец, каких миллионы. Обычный, ничем не примечательный чувак. Именно так его все и зовут — Чувак.

Пес сидел справа от него на пассажирском сиденье, вывалив розовый язык из открытой пасти, и часто-часто дышал. Он походил на хозяина рыжей мастью и отсутствием аристократов в родословной. Придерживая руль левой рукой, Чувак пошарил правой под своим сиденьем и протянул собаке банку с пивом.

— Вдарим по пивку? Лучше теплое, чем вообще!

Пес спрыгнул с сиденья на пол и выжидательно посмотрел на Чувака.

— Ах да! — спохватился тот, открывая банку. — Извини, от жары у меня крыша поехала.

— У-у-у! — коротко взвыл пес, словно подтверждая, что его собственные мозги находятся в том же состоянии.

Встав на задние лапы и действуя передними, как руками, он принял банку, затем поднес ее к пасти и стал жадно, не отрываясь, пить пиво. Все это он проделал столь ловко, что ни капли жидкости не пролилось мимо. Когда банка опустела, пес удовлетворенно облизал пену, опустил банку на пол и снова устроился на сиденье.

— Может, врубим радио? — предложил Чувак, нажимая кнопку на передней панели.

В кабине раздался голос диктора, вещавшего каким-то необычайно загробным голосом:

— Вчера, в три часа пятнадцать минут пополудни, ядерный взрыв чудовищной силы уничтожил город Парадайз вместе с его жителями! По предварительным данным, никому не удалось спастись! В штате Аризона больше нет Парадайза! У нас с вами остался всего один рай, тот, что на небесах!

— Ну, нам-то с тобой повезло, Чампи, — заметил рыжий водитель. — Вовремя мы оттуда свалили. Мерзкий был городишко. Мы не сильно будем скучать по Парадайзу, верно, псина?

— Ав! — ответил пес и пошевелил ушами, словно отгоняя подобную мысль.

— Гораздо больше я скучаю по кондиционеру. Не вовремя он накрылся. Здесь жарче, чем в Гоморре и Нагасаки, вместе взятых… — сказал Чувак, переключая приемник на другую волну.

Но и на этой станции муссировали детали небывалого происшествия в Парадайзе.

— Наш корреспондент Эд Паравво находится сейчас, можно сказать, в самом эпицентре взрыва, там, где еще вчера бурлила жизнь и тысячи наших соотечественников готовились приятно провести вечер после трудового дня, а вместо этого…

— Им приходится трястись на шоссе, чтобы найти себе новое место жительства, — закончил фразу Чувак, снова переключая канал.

Здесь тоже речь шла об испарении Парадайза:

— Пока еще никто не взял на себя ответственность за это чудовищное, неслыханное злодеяние…

Человек и пес многозначительно переглянулись.

— А что я? Я тут при чем? — начал виновато оправдываться Чувак, хотя Чамп ни в чем его не обвинял. — Он сам взорвался.

Пес молча повернул голову вправо и принялся внимательно рассматривать бескрайнюю пустыню — однообразную, как меню фастфуда, и унылую, как физиономия старой девы.

— Не бойся, на нас с тобой не подумают, — примирительно сказал Чувак, бросив косой взгляд на партнера.

Из динамика донесся возбужденный голос очередного свидетеля уничтожения Парадайза:

— Зрелище и впрямь незабываемое, особенно если наблюдать с высоты! Я возвращался на аэродром, как вдруг справа от моей «цессны» начал с бешеной скоростью расти огненный цветок! Ощущение — не передать словами! Нет, страха не было совсем, только любопытство! Я даже не сразу догадался, что это мог быть взрыв или нечто в этом роде, я подумал, что…

— Что три косячка перед полетом — это перебор, — закончил предложение Чувак и ошибся.

— …дело рук террористов Усамы! — продолжил свой рассказ очевидец. — Но ему не удастся запугать свободолюбивый народ Америки! Не удастся навязать нам свою волю! Не получится…

— Сегодня кто-нибудь вообще транслирует музыку? Какую-нибудь — от классики до кантри? Можно подумать, что, когда Парадайз был цел, им кто-то интересовался!

— Ав! — согласился Чамп.

Он явно имел в виду, что никому не могло прийти в голову по доброй воле и в здравом уме интересоваться таким паршивым городком, как Парадайз.

После пятиминутной пробежки по каналам Чуваку все же удалось набрести на одну древнюю, как мир, песню:

Freedom is just another word for nothing left to lose,

Nothing don’t mean nothing…[1]

— Это поет Дженис Джоплин, Чампи.

Пассажиры трейлера начали раскачиваться в такт песне, но не успело прозвучать заключительное «Неу, hey, hey, Bobby McGee, yeah!», как послышался щелчок и в эфир ворвался возбужденно-захлебывающийся женский голос:

— Самая свежая новость! Президент Соединенных Штатов только что провел экстренное совещание в связи с ситуацией в Парадайзе…

— Пусть этот мир катится в задницу! Главное, что у нас с тобой все путем!.. — проворчал Чувак, выключая радио.

Чамп одобрительно рыкнул. Уже смеркалось, когда Чувак увидел на шоссе указатель «Катарсис — 10 миль».

— Смотри-ка, дружище, — окликнул Чувак задремавшего Чампа, — скоро должен быть город, если это не вранье.

Указатель не соврал — ровно через десять миль они увидели обшарпанную, неработающую заправку, позади которой раскинулись кварталы одноэтажных домов. Над заправкой светились желтые буквы «Welcome to Catharsis».

— Катарсис означает очищение, — пояснил Чувак. — Интересное название. Необычное… Похоже на знак судьбы. Может быть, именно здесь нам посчастливится найти работу и пустить корни?