Йон Кальман Стефанссон

Летний свет, а затем наступает ночь

Sumarljos og svo kemur nottin

Jon Kalman Stefansson

[Мы чуть было не написали, что уникальность нашей деревни состоит в отсутствии чего-либо уникального, но это, конечно, не совсем так. Несомненно, есть и другие места, где большинство домов моложе девяноста лет, места, которые не могут похвастаться известными жителями, проявившими себя в спорте, политике, бизнесе, поэзии, преступлениях. Одно нас все же выделяет: здесь нет церкви. И кладбища тоже нет. В то же время неоднократно предпринимались попытки нанести урон этой уникальности, и церковь несомненно наложила бы свой отпечаток на округу: тихий колокольный звон может ободрить впавшего в уныние, колокола приносят вести из вечности.

На кладбищах растут деревья, на деревьях поют птицы. Сольрун, директор школы, дважды пыталась собрать подписи под петицией с тремя пунктами: церковь, кладбище, священник. Но ей удалось получить не больше тринадцати имен, а этого было недостаточно для священника, не говоря уже о церкви и тем более о кладбище. Разумеется, мы смертны, однако многие достигли преклонного возраста: доля тех, кому перевалило за восемьдесят, у нас самая высокая в стране, и это, наверное, можно назвать уникальностью номер два. Около десятка жителей деревни приближаются к столетнему возрасту, смерть, похоже, о них забыла, и вечерами мы слышим хихиканье, когда они играют в мини-гольф на площадке за домом престарелых. Еще никому не удалось объяснить, почему у нас в среднем такая высокая продолжительность жизни, но независимо от питания, жизненной позиции и расположения гор мы подсознательно благодарим за свое долгожительство удаленность кладбища и поэтому не спешим ставить подписи под бумагой Сольрун, искренне убежденные в том, что сделавший это подпишет себе смертный приговор, сам накличет на себя кончину. Это, конечно, полная чушь, но даже вздор может показаться убедительным, когда в деле замешана смерть.

В остальном о нас нельзя рассказать ничего примечательного.

Здесь несколько десятков коттеджей, большинство из них среднего размера, спроектированы бездушными архитекторами или инженерами; удивительно, насколько малые требования мы предъявляем к тому, что определяет облик окружающего нас мира. У нас также три шестиквартирных таунхауса и несколько красивых деревянных домов первой половины двадцатого века, самому старому из них девяносто восемь лет, его построили в 1903 году, и он настолько прогнил, что большие машины, проезжая мимо, снижают скорость. Самые большие здания в нашей деревне — это скотобойня, молочный цех, кооперативное общество, вязальня, но ни одно из них красотой не отличается. Однако пятьдесят лет назад в море выдавался короткий причал; сюда никогда не заходили суда, но как же здорово испустить с пристани струю, насладиться ее забавным плеском.

Деревня находится примерно в центре округа, на севере, юге и востоке от нее хутора, на западе — море. У нас открывается красивый вид на фьорд, хотя в нем нет и никогда не было рыбы. Весной фьорд притягивает к себе веселых оптимистичных прибрежных птиц, у воды иногда можно найти улитку, а вдали из моря зубьями торчат тысячи островов и шхер. Вечерами фьорд обагряет солнце, и тогда мы думаем о смерти. Вы, наверное, считаете, что мысли о смерти вредны для здоровья, они подавляют человека, вселяют безнадежность, негативно влияют на сосудистую систему, но мы настаиваем: чтобы не думать о смерти, нужно в буквальном смысле умереть. Кстати, вы замечали, что очень многое, если не всё, зависит от случая? Вероятно, эта мысль вам неприятна: там, где правит случай, редко проблескивает искра разума, и ход нашей жизни тогда мало чем отличается от хаотичного движения, иногда кажется, что она движется во все стороны, но потом вдруг заканчивается на середине предложения. Возможно, именно поэтому мы собираемся рассказать вам истории из жизни нашей деревни и ее окрестностей. Мы не собираемся описывать всю деревню, не поведем вас от дома к дому, такое вы бы вряд ли вынесли, речь пойдет о страсти, связывающей дни и ночи; о счастливом водителе грузовика; темном вельветовом платье Элисабет и о том, кто приехал на автобусе; о высокорослой Турид и ее тайном желании; о мужчине, который не мог пересчитать рыбу, и о женщине с робким дыханием; об одиноком фермере и четырехтысячелетней мумии. Мы расскажем о разных событиях — привычных и тех, что намного выше нашего понимания или вообще не имеют никакого объяснения; исчезают люди, сны меняют жизнь, появляются почти двухсотлетние старики, вместо того чтобы спокойно лежать там, где им положено. И, разумеется, расскажем о ночи, которая висит над нами и черпает силу глубоко в космосе, о днях, которые приходят и уходят, о птичьем пении и последнем вдохе. Историй точно будет много, мы начнем здесь, в деревне, и закончим на северном хуторе, а теперь мы приступаем, расскажем о веселье и одиночестве, об умеренности и абсурде, о жизни и сновидении — да, о снах.]

Вселенная и темное вельветовое платье

Однажды ночью ему приснился сон на латыни. Тu igitur nihil vidis?[1] Он долго не мог понять, что это за язык, считая его возникшим ниоткуда, во сне ведь всякое бывает и т. д. В те годы деревня выглядела совсем иначе, мы передвигались медленнее, и всем заправляло кооперативное общество, а он руководил вязальней, хотя ему едва исполнилось тридцать. Все у него в жизни спорилось, жена такая красавица, что некоторые, увидев ее, сходили с ума, двое детей — сын Давид, как мы рассчитываем, еще появится в этой истории. Молодой директор, похоже, был рожден побеждать: его семья жила в самом большом коттедже, он ездил на «ренджровере», шил костюмы у портного — по сравнению с ним мы все были просто серыми мышками, вдобавок он еще и начал видеть сны на латыни. То, что это именно латынь, в конце концов определил старый доктор. К сожалению, доктор вскоре умер, не выдержало сердце, когда на него с лаем набросился пес Гудйона. На следующий день мы бестию пристрелили, жаль, не сделали этого раньше. Гудйон грозился подать в суд, но ограничился тем, что завел нового пса, и тот оказался еще хуже своего предшественника. Некоторые из нас даже пытались его задавить, однако пес проворно убегал от машин. На латыни старый доктор знал только несколько слов и названия лекарств, но этого хватило, когда директору удалось запомнить приведенное выше предложение.

Тот,