адском пекле, подумал кто-то в своем бессилии, скоро платье соскользнет и остановится лишь на бедрах. Господи, пусть так и будет, сделай так, чтобы платье соскользнуло, позволь глазам моим взглянуть на красоту, ибо впереди длинная зима. Проклятая шлюха, подстилка чертова, перешептывались пять женщин, а затем Астроном открыл рот и произнес: вдох неба вмещает все.

Такое предложение таит в себе все или ничего, а что из двух — мы не знали. Элисабет стояла, и не было никакой возможности подумать, подобрать слова, но затем она села, и Астроном сказал, взвешенно и одновременно так страстно, что напомнил нам о славных днях вязальни: простор неба велик, он вмещает в себя наше начало и конец.

Голос у него низкий и мягкий, как вельветовое платье.

Вот так это начиналось.

Около десяти лет мы раз в месяц ходим послушать Астронома, стоящего за кафедрой на сцене общественного дома. Как же летит время, — мы иногда просыпаемся в утренней тишине от рассерженного зова кулика и, выглянув на улицу, видим на небе иней.

Но несмотря на то, что октябрьский вечер девять лет назад вместил в себя простор Вселенной и темное вельветовое платье, количество слушателей зимой резко уменьшалось, и к весне хорошо, если послушать тиканье вселенских часов в докладе Астронома приходили десять человек. Вот так это продолжалось. Разумеется, мы должны были посещать доклады лучше, и теперь нас за это немного мучает совесть, еще один чертов укол совести, однако нельзя не учитывать, что у нас в деревне много дел, рутина будней как огромный снежный ком. Нужно уложить детей, прийти в себя после тяжелого дня, полистать журналы, покрасить дверь, заглянуть под машину, кому-нибудь позвонить, по телевизору, возможно, сериал или ток-шоу, возможно, матч Лиги чемпионов, а игроки мадридского «Реала» намного живее докладов Астронома. Однако иногда мы вваливаемся, когда нечем заняться, нет никакого матча, ломается ножка теннисного стола, кофе в киоске закончился, проехали тридцать кругов по деревне, пережевали все последние новости, обзавидовались тем, у кого есть модем, джакузи, хороший выбор DVD-дисков. Заглядываем, слушаем дыхание неба в словах Астронома, пьем кофе и поедаем канапе у Элисабет, смотрим на нее, гадая, не скрывается ли под блузкой, свитером, платьем обнаженная грудь, затем переводим взгляд на мертвенно-бледное лицо докладчика, похудевшего с годами: его острый нос стал еще острее, голова в профиль напоминает секиру. Десять рук уже совсем не показываются: звезды от нас слишком далеко, мы хотим думать о том, что близко, говорят они и, кроме того, считают, что мужчины ходят на доклады исключительно для того, чтобы поглазеть на грудь Элисабет, надеясь, что она посмотрит в их сторону, показав кончик языка между влажными губами, эта шлюха, ничего кроме фальши, и слишком хорошо знает, что путь к воле мужчины лежит через постель.

Вялая посещаемость никак не влияет на Астронома, он рассказывает с одинаковым вдохновением независимо от того, два человека его слушают или пятьдесят. А мы хотя и ходим на его доклады неохотно, довольны ими, даже гордимся. Приятно дополняя нашу общественную жизнь, они придают деревне культурный вид. В местечке с населением в четыреста душ заполнить вечера нелегко: семь-восемь раз в году танцы, любительские турниры по висту, бинго-вечера и кинопоказы Кидди.

восемь

В хорошие дни мы называем Кидди кинозвездой: он сыграл маленькую роль в фильме Фридриха Тора «Белые киты», тогда еще совсем молодой, и знает отрасль вдоль и поперек. Кинопоказы проходят в первый и третий четверг каждого месяца, с сентября до конца мая, афиша появляется уже в воскресенье, а в киоске можно за триста крон купить составленную Кидди программку. В ней он рассказывает о режиссере, актерах, иногда об операторе или монтажере и о сюжете фильма. Кидди приступил к сеансам в девяностые, сменив на этом поприще старину Гейра: тот показывал нам кино более двадцати лет, используя один и тот же проектор, который устанавливал на сиденьях последнего ряда. Под конец проектор изрядно поизносился, работал медленно, как заезженный трактор, громко гудел, заглушая тихие сцены на экране, вечные проблемы с фокусом, все цвета слились в один. Гейр умер во время показа уморительнейшей комедии, мы над ней ржали. Смеяться очень полезно, искренний смех — это таинственная смесь высшей точки блаженства и полного забвения, мы воспаряем над личностью, превращаемся из индивида в человека. К сожалению, названия картины мы не помним, но случилось это перед антрактом, после приступов безудержного смеха в зале сидевшие рядом с кинопроектором стали с удивлением замечать, что Гейр, который обычно отдавал должное своим фильмам и смеялся как ребенок вместе со зрителями, был каким-то молчаливым и серьезным. Хейда, агент всех лотерей, страховых компаний и газет, склонилась к Гейру и вполголоса прошептала: ты что, мертвый? Дело было именно в этом. Старина Гейр уже не дышал, он умер за кинопроектором и поэтому не мог больше смеяться. С тех пор Хейда аккуратно обращается со словами.

На место Гейра, разумеется, пришел Кидди, кинозвезда и к тому же его многолетний помощник. Он начал с покупки нового проектора, сказав, что не понимает, почему его предшественник так любил старый, затем принялся делать собственные программки, в которых делился своими мыслями, взглядами и знаниями, быстро набил руку и стал превращать пересказы фильмов в хорошие истории. Его жена Стейнун украшает программки рисунками в свободном стиле, объективно или субъективно связанными с сюжетом фильма. Стейнун и Кидди сошлись на одном из последних сеансов старины Гейра. Она тогда только приехала в нашу деревню из Рейкьявика заменить учителя, невысокая, изящная, с длинными вьющимися волосами и необычно мягкой походкой, сразу привлекла наше внимание своими нарядами: очень дорогие модные бренды, как определили знатоки. На кинопоказ пришла в голубых джинсах с цифрой 6 на правом колене и 8 на левом. У Кидди была с собой фляжка: во время фильма многие из нас смаковали, некоторые даже перепивали и блевали в туалете. Человек бывалый и киноактер, нерешительностью он не отличался, — направился прямо к учительнице, перед которой другие все еще робели, поинтересовался, как ей нравится в нашем бессобытье, и предложил из фляжки коньяк. Она пригубила, осторожно, Кидди улыбнулся, затем начался фильм. Она снова пригубила в антракте, они поговорили, Кидди не мог оторвать глаз от ее коленок с цифрами 6 и 8. Что? Она заметила его взгляд. Тогда, посмотрев ей прямо в глаза, он спросил: можно я буду номером семь? Такой вопрос значит: жизнь или смерть, пощечина или поцелуй. Вторую часть фильма они пропустили. У тебя над кроватью зеркало, произнесла