Пролог

Античный, пурпур добывали из желез морской улитки мурекс. Он ценился столь оке высоко, как золото, серебро или жемчуг: улитки попадались нечасто, а краски требовалось много, на один грамм пурпура шло десять тысяч моллюсков. Способ изготовления был великой тайной, переходившей от отца к сыну.

Завоевав в 333 году до Рождества Христова Персию, Александр Великий захватил среди прочих шахских сокровищ запасы пурпура – двадцать пять килограммов, многие из которых пролежали в хранилище двести лет, но не утратили свежести и яркости. Александр почитал эту добычу драгоценнейшим из своих трофеев.

В 1453 году султан Махмуд Второй вошел в Константинополь и водрузил на куполе Святой Софии полумесяц что положило конец не только Византийской империи, но и тысячелетним традициям изготовления античного пурпура. Перед поражением император Константин приказал сжечь красильню и отрезать мастерам языки, чтобы секрет не достался врагу. После победы Махмуда тайна пурпура оказалась практически утрачена. В 1458 году Папой Римским стал Энеа Сильвио Пикколомини. Под именем Пия Второго он вошел в историю как один из самых влиятельных церковных деятелей эпохи Возрождения, а до избрания на папский престол прославился литературными произведениями весьма фривольного свойства. Горячее всего он мечтал о крестовом походе на Константинополь.

Для этого ему нужен был пурпур.

* * *

Красильщице приснилось, что она заперта в шкафу. Время от времени он открывается, и некая рука протягивает ей пишу. Потом дверца захлопывается, и вновь наступает полное одиночество во тьме. Была ли это рука мужа? Кто знает…

Она проснулась.

За окном виднелись виноградники и оливковые деревья, поля пшеницы по склонам холмов, белая глина оврагов. Там, где рубили лес, громоздились поваленные дубы. Она встала с постели и подошла к окну. Замок стоял на возвышенности посреди долины Орсия, и глазам открывался широкий обзор. Хорошо были видны селения Монтичелло, Сан-Квирико-д'Орсия, Баньо-ди-Виньони, Кастильоне-д'Орсия и Радикофани. Монастырь аббатства Сан-Сальваторе, вознесенный на вершину Амиаты, почти полностью скрывала скала. Внизу, вдоль подножия горы, тянулась Виа-Франсиджена – дорога, ведущая из Рима в Европу, привычный путь паломников. Под холмом, на котором стоял замок, змеилась река Орсия. На берегу пастух Андрополус пас овец и коз.

Дальше и выше, возле Амиаты, виднелся город Корсиньяно. До ее ушей доносился оттуда звук колоколов. Звонили в церкви Святого Франциска.

Скользя взглядом по чудесной долине, Анна пребывала во власти давешнего сна. Все, что она видела, было овеяно его зловещим дыханием, все, что слышала, звучало предостережением. Неохватный простор, на котором ничто не могло укрыться, заставлял ощущать себя ничтожной и беспомощной.

Анна прошла в другую комнату – мастерскую, где работала над картиной. В глаза сразу же бросилось кольцо. Лежит на столе около плошки с порошком телеперт киноварного цвета. Лучи солнца играют на рубине. Обручальное кольцо. Она сняла с пальца этот подарок Лоренцо много дней назад – не дай бог, грани камня поцарапают золото вокруг лика святой Агаты. Алтарная картина, ее картина, еще не закончена.

Анна взяла гравировальную иглу, чтобы осторожно снять излишки алого с юбки святой. Постепенно проступили золотые складки.

Монах Лиам помешивал варево из свиных ушей, мела и белил. Уши кучкой лежали на полу, горшок стоял в очаге на горячих углях. Скоро варево загустеет. Гипсообразной массой грунтуются дубовые доски, на которые натянут холст. Потом поверхность зачищают – и можно золотить раму.

Лиам, склонившись, помешивал в кипящем горшке. Выдержанные дубовые доски пахли приятно, чего не скажешь о свиных ушах. Сутана монаха покрылась меловой пудрой. Руки и лицо – тоже. Среди этой белизны еще ярче стали светлые ирландские глаза. Лицо состарилось, а глаза по-прежнему молоды. Лиам принялся наносить грунт, уже седьмой слой. Анна следила за его уверенными движениями. Все надо делать как следует. Лиам приобщился к искусству живописи у братьев-монахов в Константинополе. «Что-то вроде молитвы, неизменный ритуал», – подумала Анна, глядя на размеренный ход кисти, наносящей левкас.[1]И писать алтарную картину – тоже сродни молитве. Свой смысл имеет каждый мазок. Три оттенка умбры и золотое обрамление – вот что пристало для мученического лика. Золото есть сияние Божье, небесный свет.

Алтарную картину должно творить по правилам, как литургию, учил ее Лиам. Оно, конечно, верно, но грудь мученицы Агаты Анна все-таки изобразила по-своему. Стоя в спальне перед зеркалом, нагая, она подолгу рассматривала себя, поворачиваясь то так, то этак. Соски набухают, если к ним прикоснуться, потом вновь становятся мягкими. А еще они меняют форму и цвет от холода и тепла… Лиам смутился, впервые бросив взгляд на картину – на белую, как алебастр, грудь святой Агаты. Ты нарушила правила. Твоей рукой водил не всевидящий Господь, а слепая сила плоти. Он сказал так (подумала тоща Анна), потому что не видал фресок Мазаччо и Пьеро делла Франческа в ватиканской опочивальне Папы. А она видела. На тех картинах всё как есть, без всяких правил. Пьеро делла Франческа – художник флорентийской школы, он первым стал работать за пределами родного города. Его Святейшество обратил внимание Анны и на фигуры Мазаччо, полные жизни и простоты. Смотри, они опираются на землю всей ступней, а не стоят на цыпочках, как принято было изображать раньше.

Она попробовала объяснить Лиаму, чем притягательны для нее картины Пьеро делла Франческа и Мазаччо, в которых столько правды. Монах ответил, что писать на их восточный манер опасно для души. Но виденное в ватиканских покоях не шло у Анны из головы во все время работы над образом святой Агаты. Теперь картина была почти готова. Золото она очистит от приставших пылинок отрезанной прядью собственных волос, обычный для этого дела беличий хвост не понадобится. За лифом покоится гладко обработанный топаз-кабошон.[2]Всю ночь драгоценный камень ласкал и грел ей кожу, впитывая влагу теплого тела. Он нужен для полировки золота, краска основы должна слегка просвечивать. На столе лежит блестящий волчий клык. Зуб зверя придаст золоту особый блеск, заставит его пламенеть.

Ей много раз снилось, что она пишет образ святой Агаты. Сны стремились воплотиться явью. Она отдаст картину в новую церковь, которую Пий Второй повелел возвести в Корсиньяно. Анна была уверена, что Его Святейшество желал бы видеть в алтаре и Агату среди прочих подвижников.

Картина не давала Анне покоя. Она проводила в мастерской все дни с утра до вечера, только об Агате и помышляя. Какая жизнь! Какая мучительная смерть![3]Завершение работы должно было положить конец этим навязчивым думам. Но и теперь, почти закончив картину, она не успокоилась. Правильно ли выбрана композиция? Верно ли наложены краски? Разумно ли было отказаться от одних деталей и выбрать другие?