Джеймс Хедли Чейз

ЗА ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТОЙ

Детективные рассказы

ЗА ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТОЙ[1]

Бывает, случайно увидишь красивую женщину и потом долго не можешь забыть. Ты едешь куда-то на машине или идешь пешком и тут встречаешь ее. Наблюдая за тем, как она проходит мимо, ты не замечаешь ничего вокруг, и только мрачное лицо какого-нибудь прохожего возвращает тебя к реальности.

Фанкист была именно такой женщиной. Вы ведь понимаете, что я имею в виду? Умопомрачительная платиновая блондинка с формами, которые кого угодно могли бы свести с ума.

В первый раз я встретил ее у Рабенера, хозяина одного из модных клубов на Бродвее. Я знал этого парня несколько месяцев, хваткий был малый, возможно, даже чересчур хваткий. Мне он очень не нравился, это был неприятный, резкий и жадный человек. Я никак не мог взять в толк, каким образом ему удалось превратить свой клуб в процветающее заведение.

Фанкист была его секретаршей. Я уже сказал, что впервые увидел ее в клубе Рабенера, где, как ведущий светской хроники, провел немало ночей, наблюдая за богатыми балбесами, проматывающими свои состояния. Никогда не замечал, чтобы она путалась с кем-нибудь из посетителей. Время от времени она проходила по залу, и десятки мужских голов поворачивались ей вслед. Да, ребята, это была роскошная женщина.

Я крутился около Фанкист с надеждой познакомиться с ней поближе, догадываясь, конечно, что не одинок в своем стремлении. Заговорить с ней я никогда не пытался. Ну а после того, что случилось, думаю, что никогда и не заговорю.

В один прекрасный вечер она убила Рабенера. Долгое время этот парень искал какую-нибудь новую идею для своего шоу, и даже у меня спрашивал совета, но, поскольку в мои планы не входило помогать ему в набивании карманов зелеными банкнотами, я отмалчивался.

В конце концов он придумал кое-что новенькое. В тот вечер обычное шоу было прервано, и на сцене началось странное действо с холостой стрельбой, «смертельными» ранениями, «протыканиями» глаз и прочей дрянью, которая не могла не понравиться сборищу пресыщенных богатеев, завсегдатаев клуба Рабенера.

Это произошло ближе к утру, когда публика уже успела набраться под завязку. Рабенер прохаживался между столиками и перекидывался репликами с посетителями. Особой приветливостью этот тип никогда не отличался, но ему хотелось насладиться произведенным эффектом, и разочарован он не был — его шоу встретили на ура.

Я сидел неподалеку от лестницы, ведущей к кабинету Рабенера. Неожиданно наверху появилась Фанкист. Можете мне поверить, в этот вечер она была особенно хороша. Она начала спускаться по лестнице, и я увидел ее глаза — такие голубые, словно само небо отражалось в них. Когда Фанкист приблизилась к моему столику, я сразу заметил пистолет в ее руке. На какое-то мгновение мне пришло в голову, что она заберется на сцену и примет участие в общем веселье. Но выражение ее лица говорило о другом. Конечно, я мог бы вырвать у нее пистолет, но мне вдруг стало интересно, что же она будет делать дальше. Чутье подсказывало мне — назревает сенсация, достойная того, чтобы оказаться на первых полосах всех утренних газет. Я схватил телефон, который, по счастью, оказался неподалеку, и быстро набрал номер редактора ночной смены.

Рабенер что-то заподозрил, только когда Фанкист была уже шагах в двадцати от него. Он поднял глаза и встретил ее взгляд. Он смотрел на Фанкист так, словно к нему приближалась гремучая змея. Взгляды всех присутствующих были устремлены на них. Наверняка никто, кроме меня, и представить не мог, что эта сцена не была разыграна. Фанкист не сводила глаз со своей жертвы.

Дуло пистолета медленно поднялось и уставилось прямо в лицо Рабенеру. До того как она успела убить его, в зал ворвался мой редактор. В звенящей тишине раздался выстрел, и на затылке Рабенера появилось кровавое пятно. Он качнулся, выставив вперед руки, словно просил о пощаде, и упал лицом на пол. Фанкист развернулась и, не глядя ни на кого, быстро поднялась в кабинет.

Более хладнокровного убийства мне не приходилось видеть ни разу в жизни. Только после того, как она скрылась из вида, поднялась суматоха. Прямо на месте я выложил все, что видел, редактору. Уже через полчаса мы были на улице.

Фанкист не выходила из кабинета Рабенера до приезда копов. Поначалу они все толпились в зале, не решаясь даже надеть на нее наручники — боялись, что она может начать стрельбу. Потом один из них, видимо самый храбрый, все-таки нацепил их на Фанкист. Когда этот коп вошел в кабинет, она спокойно сидела на стуле и курила.

Я вернулся домой в странном возбуждении, даже порция двойного виски не способна была так взбудоражить меня. Я совершенно не мог понять, почему Фанкист сделала это. Во всяком случае, не похоже, чтобы она застрелила его из ревности. Вся сцена была заранее продумана.

Наутро газеты пестрели сообщениями об убийстве. На первых полосах красовались портреты Рабенера и Фанкист. На фотографии, сделанной в тюрьме, она выглядела так же спокойно, как и в тот вечер, когда убила его. Копы допрашивали ее часами, но ничего добиться так и не смогли. Эта малышка оказалась им не по зубам.

За неделю до начала суда мне удалось поговорить с капитаном полиции, ведшим это дело. Я застукал его в забегаловке «У Сэма», подошел к стойке и расположился рядом. Он бросил на меня свой фирменный взгляд, который специально приберегал для газетчиков, и принялся с удвоенной скоростью уминать свой сандвич.

— Так ведь и подавиться можно, капитан, — заметил я. — У меня уйма свободного времени, и мне очень хочется с вами побеседовать.

— Я уже догадался, — пробурчал он, запихивая в пасть очередной кусок. — У меня ничего для тебя нет.

— Скажите мне только вот что, — продолжал я гнуть свое. — Она заговорила?

— Ни слова, ни одного чертова слова!

— Хорошо, капитан, не хочу больше вам мешать. — Я поднялся. — Кстати, та рыженькая, с которой вы провели прошлую ночь, очень даже ничего. У вас отличный вкус!

На какое-то мгновение мне показалось, что его хватит удар. Жилы на его шее вздулись, глаза почти вылезли из орбит.

— Подожди, — пробормотал наконец он. — Где ты это раскопал?

Я выдержал паузу.

— Я ничего не раскапывал, капитан.

— Послушай, — быстро заговорил он. — Ты должен помалкивать, это мое личное дело, понял?

— Между прочим, вы публичный человек, и подобная