Солнце появлялось в нижнем углу окна и по точной геометрической дуге взбиралось наверх. Его путь пролегал по пересеченной местности, а потому был долог и тернист. Да и оно само, если внимательно присмотреться, не отличалось особой ловкостью. То за раму зацепится, то поскользнется на ровном месте, то прилипнет мухой к давно немытому стеклу, и попробуй потом его оттуда отскобли.

За ежедневными телодвижениями этого горе-первопроходца нельзя было наблюдать без слез. Но тетка научилась проводить свои опыты с плотно закрытыми глазами, что самому процессу нисколько не вредило, а напротив, делало его еще более точным, так как нужды на протирание ослепшей от непереносимого света оптики практически не возникало.

Координаты окна были неизменны, а вот поведение дневного светила существенно зависело от того, какое время года было на дворе. А у нас весна, догадалась тетка. И тут не забалуешь. Тут не проспишь, а наоборот, проснешься с первыми лучами, и будешь с любопытством наблюдать за потугами этого угловатого безумца, пока оно не врежется лбом в стену.

За секунду до удара тетка успевает еще крепче зажмуриться, чтобы не пропустить мимо ушей всплеск звуковой волны, короткие содрогания которой придают всему действу какую-то дополнительную трагичность. Время на мгновенье провисает, а когда вновь натягивается, тетка открывает глаза, не все сразу, а строго по очереди, и видит, как стена вновь бережно принимает солнце на грудь и снова отфутболивает его обратно. Упрямый огненный дикобраз раздувается, злится, бросается вперед на амбразуру и… Г-о-о-л!

Взрыв, крики, искры из глаз…

Браво, мой милый! Оле-оле-оле-оле! Россия вперед!

Оле-оле-оле-оле! Всем надо вставать!

Матвей подлез на мягких лапах и положил голову тетке на плечо. Она лениво чесала у него за ухом и думала, что не так страшно окончание праздника, как его малюют. Особенно когда на дворе весна, и есть полная уверенность в том, что завтра будет новое утро, новая игра и новое интригующее солнце, резкая активизация которого не могла ни сказаться на повадках братьев наших меньших. Буквально в одну только ночь ленивый и где-то даже квелый кот неожиданно превратился в мартовского. А мартовские коты это такие, между нами девочками, виртуозные подлизы, что устоять против их сиропного обаяния еще не удавалось никому.

Матвей вытянул выю и пару раз прошелся твердым наждачным языком по теткиному оттопыренному уху. Тетка никак не отреагировала, но он отполз от греха подальше и услужливо заглянул ей в глаза:

— Продолжать?

— Еще чего! — сказала вслух тетка и, отбросив кота, пружинисто потянулась.

Наше дело предложить — ваше отказаться. Смешно обижаться на тех, кто добровольно упускает свою выгоду. Матвей широко зевнул и принялся за свой индивидуальный утренний туалет.

Тетка опустила ноги на пол точно в то место, где находился ножной тренажер, и стала лениво передвигать ступнями. Пора мыть окна, думала она, наблюдая через мутное стекло за стремительным движением облаков.

Или не мыть? А дождаться первого апрельского дождя. А лучше, майского. И вот тогда!

Люблю грозу в начале мая… и все такое. Когда какой-то майский гром… и все такое. Когда первая листва… и все такое. Первые цветы… Почему первые? Они же каждый год на том же месте, в тот же час. Фениксы хреновы возрождаются из праха. И все новее, свежее и моложе. А мы? А мы каждый год все старее, тухлее и пожухлей. У них впереди пора роскошного буйного цветения… Нас ждет, мама, лучше и не задумываться.

Последнее время тетка стала замечать в себе какой-то нездоровый и в тоже время неконтролируемый интерес к людям преклонного возраста. Она толкалась с ними в очередях, уступала им место в метро, помогала перейти через дорогу и наблюдала, наблюдала, наблюдала за ними как фанат-натуралист за экзотическими насекомыми. Хотя на самом деле насекомые были вполне обычные: тараканы, жуки-навозники, кузнечики, муравьи. И все это не такое уж и малочисленное племя интенсивно копошилось, перемещалось, забегало вперед, мешалось под ногами… короче — существовало, и где-то даже нагло и полнокровно. Некоторые особо живучие особи еще имели смелость напоминать о себе в полный голос, бить себя кулаками в грудь, истошно материться и качать права. Мы, типа, за вас жизни не жалели, всем жертвовали, во всем себе отказывали, голод в холод полными корытами и тэ-дэ. А вы такие кабаны, лоси здоровые, танки, гамадрилы, свиньи неблагодарные… и тэ-пэ. В общем, суки здоровые, зажрались.

Справедливости ради надо заметить, что среди них попадались вполне приличные экземпляры вроде бабочек-капустниц, совсем не вредных и более-менее терпимых. Их было даже жалко. Поблекшие и опустившиеся крылышки, сморщенное детское личико, тонкие трясущиеся лапки, острые крашеные коготки. Парила, летела, звенела… Кружила головы, сносила крыши, лишала состояний, рушила карьеры, ни в чем себе не отказывала, плевала, топтала, опускала, доводила, короче, все больше пела. Это дело. А вот теперь, подишь ты, попляши. Сглатывание голодной слюны, вдох скудной грудью и тонкое, надтреснутое, звенящее:

— Сто пятьдесят граммов «Маасдама», будьте добры.

— Может, тебе еще и порезать?

— Если вас не затруднит.

— А не пошла бы ты, бабка… В супермаркет.

Вот она старость. Расплата за грехи. И самое обидное в этом философском раскладе то, что тетка сама приближалась к тому победному рубежу, за которым следует пышный пятидесятилетний юбилей и, привет, подруга, фауна открывает тебе свои объятья. Кем желаете быть? Гусеницей зеленожопкой?

Тетка злобно задвинула тренажер под кровать и подошла к окну.

Пора мыть окна. Вот прямо сегодня. Впустить в дом свет.

А зачем нам свет? Темнота — друг молодежи. А мы кто? Мы и есть молодежь. Если не снаружи, то, по крайней мере, внутри.

Так мыть или не мыть? Вот, в общем-то, в чем страданье.

Пара будить Оленьку. У девочки сегодня трудный день. Не за горами защита, а сколько еще надо успеть. Конечно, этот потный хмырь обещал помочь, не зря же он в комиссии штаны протирает? Но все равно, Оленька такая нервная, такая восприимчивая.

Тетка улыбнулась своему отражению в зеркале. Вот с дочкой ей действительно повезло. Могла бы попасться какая-нибудь оторва недоразвитая. А тут тютелька в тютельку: косточки тоненькие, волосики светлые, губки бантиком, грудочки аккуратные, глаза в пол-лица. Как можно было такую в детдом сдать? Ну и спасибочки. Ну и на здоровьице. И вам, как говорится, не болеть. Теперь уже неважно, кто там был папа, кто мама, кто бабушка с дедушкой, главное теля нам досталося.

Тетка вспомнила дела давно минувших лет. Когда-то она, находясь в командировке в занюханном мелком городишке, загремела по женской требе в местный медсанбат. Иначе не назовешь эту гребанную больничку, в немыслимых условиях которой одновременно уживались роженицы, хронички, абортички и брошенные на произвол судьбы дети.