Сергей Мельников

Секрет удачного года

Руки в голубых рукавицах протянули огромную деревянную чашу. Братина: я не сразу вспомнил, как она называется. Я подхватил её снизу, прикинул: литра три, не меньше.

— Давай, — подмигнул бородатый здоровяк. — Бахни для сугреву.

Над бурой жидкостью в чаше поднимался пар, пахло корицей и мандаринами.

— Глинтвейн, что ли? — подозрительно спросил я.

— Пусть будет глинтвейн, — легко согласился он.

Я отхлебнул, и растеклось тепло по перифериям телесным. На миг показалось почему-то, что не в зимнем лесу я, а на съёмочной площадке, а в спину смотрит объектив камеры, и режиссёр с недовольным лицом следит за моей бездарной игрой. Морок рассеялся, я оглянулся на всякий случай, но сзади был такой же заснеженный лес, как и впереди, за спинами странно одетых людей.

— Ну как, полегчало? — аниматор в голубом костюме Деда Мороза потянул братину на себя, но я попросил:

— Можно ещё глоточек?

— Можно, — разрешил он, — но только глоточек, если не хочешь ночевать тут остаться. Забористое пойло.

Я хлебнул ещё и не без сожаления вернул ему чашу. Обвёл взглядом странную компанию у костра.

— Кино, что ли снимаете? — спросил я, пересчитав присутствующих.

— Пусть будет кино, — кивнул он. — "Двенадцать месяцев", ремейк. Режиссёр Сарик Андреасян.

— Я-то смотрю, лицо знакомое. В рекламе Теле 2 снимался? Нет? А чего вас одиннадцать?

— Декабрь в гримёрке, пудрится. Ты, наверное, хочешь нам что-то сказать? Не зря ж тебя кривая к нашему костру вывела. Валяй, не стесняйся. Вот я — январь, например. Какие у тебя ко мне претензии? Только это, на всякий случай. В драку полезешь — посохом огрею, не обессудь. Вас много, а я один.

— Да я не собирался, — я примирительно выставил руки. — Да и нет у меня претензий. Мне типа как с месяцем разговаривать? Да? Ну, ок. Да норм всё. Хороший месяц. Удар по печени, конечно, но тут я сам виноват. Знаешь, есть у меня давняя мечта на новый год и первые дни… хмм… тебя. Ничего, что на ты? Хочу с женой в какой-нибудь лесной домик забуриться. Вот просто вдвоём, и чтобы никого не было. Можно такое устроить?

— Можно, устраивай, — недоумённо пожал он плечами. — Не препятствую.

— Ну да, извини, понимаю. Ты ж не отельер какой-нибудь. И вообще хорошо в тебе: много выходных, можно любимыми делами заняться, о работе не думать. Праздников тоже, правда, многовато. Убавить нельзя? Нет? Ну ладно. Короче, никаких претензий.

— Февраль, да? — протянул я руку коротышке с синим от холода лицом. Он испуганно зажмурился. — Месяц всех влюблённых? — ухмыльнулся я. — Спасибо празднику басурманскому. Ну ты чего?

Коротышка приоткрыл один глаз, увидел мою дружелюбную улыбку и немного расслабился.

— Да ну я не виноват, — смутился он. — Люди сами этой фигнёй маются: сердечки всякие. Меня, знаешь, никто не спрашивает.

— Да не парься, всё ж хорошо. Какая разница, по какому поводу порадовать любимого человека? Весёлый денёк, конечно: годовщина обезглавливания святого, устроившего подпольный ЗАГС, но то такое. Важен не повод, а результат, правда?

— Д-да. Во мне ещё день защитников празднуют…

— Согласен, но я не служил. Всегда говорю: меня-то чего поздравляете?

— Ну, не зарекайся… — пробормотал Февраль и опять зажмурился, но я уже подошёл к третьему, розовощёкому парню в кафтане с принтом берёзовой бересты и в зелёной шапке. Протянул ему руку:

— Март?

Он аж отпрыгнул.

— Я тебе сразу говорю: я тут ни при чём! Меня не спрашивают, когда во мне рождаются.

— Звучит, как гельминтоз какой-то, — хохотнул я. — Хотя по сути близко к истине. Не, правда, с первой женой ты мне, конечно, круто подгадил. Тут ничего не скажешь. Хоть и я хорош, конечно. Молодой, дурной. Собаку только жалко. Вот её до сих пор простить себе не могу.

— Себе? — недоверчиво переспросил Март.

— Ну а кому ещё? Знаешь, я благодаря тебе понял, наверное, самую важную вещь: единственное, что по-настоящему важно в отношениях — это желание: видеть, трогать, называть по имени, говорить "Я тебя люблю", жить вместе. Если желания нет, то надо расставаться, и плевать кто и что о тебе подумает. Не будет счастья ни тебе, ни твоему партнёру. Такой урок дорогого стоит. И главное: спасибо тебе за то, что я сейчас счастлив. Моя жизнь — самое яркое доказательство того, что гороскопы — полная фигня.

— Ты тоже помог, — повернулся я к четвёртому, румяному, в сюртуке с рисунком из сочных листьев.

— Твой сарказм тут не уместен, — заявил он, поджав губы. — Я понимаю, что ты не просил рождаться во мне, но что уж.

— Да никакого сарказма. Я вообще зачётно родился. День рождения праздновать — одно удовольствие. Уже тепло, зелено, красиво, но ещё не жарко. У меня плохой погоды на ДР вообще не бывает. Самое то для вылазки на природу. Урсулу да, жалко, я марту об этом говорил. Но я никогда тебя в этом не винил, только себя. Спасибо тебе за всё.

— Ма-ай. — Я распахнул объятья высокому парню, но он шарахнулся от меня.

— Да что ж вы пуганые такие? Ты вообще крут! Народ в тебе как-то сплачивается, объединяется. Наверное ни в ком здесь люди не становятся ближе друг к другу, чем в тебе. Солнце, зелень, маёвка, потом День Победы. Бессмертный полк. Здорово! А ещё со школы у меня живёт воспоминание такого, знаешь, радостного ожидания лета. Когда в классе открывают окна, тёплый ветерок колышет занавески. В школьном дворе цветёт акация, и от её запаха голова дурная, и совсем не хочется думать об уроках, а только о красивых глазах соседки по парте и о её загорелых коленках над резинкой белых гольфиков. Веришь? До сих пор это чувство со мной, хоть столько лет прошло. Спасибо тебе, что ты есть!

— Июнь… — перешёл я к следующему. Много всякого, конечно, было. Но, слушай, самое главное: ты для меня — месяц возвращения домой. Тогда, в 2014, в последнем поезде в Крым, когда я понял, что всё кончилось и впервые успокоился. Даже в игрушку перестал играть. Последний раз в поезде запустил и понял, что больше мне не нужно прятаться от реальности. Она перестала быть невыносимой. Спасибо, дружище! За это спасибо. А про боль я вспоминать не хочу. Бывает такая боль, от которой можно сойти с ума, от которой сам добровольно сиганёшь в ад, как один из моих героев. Но я знаю, что ты ни при чём. Просто маму не обследовали при Украине,