а, когда я всё-таки затащил её к врачу, было уже поздно. Трудно с тобой, но если вспомнить, сколько важных вещей я в тебе переосмыслил… Спасибо и тебе.

Он, смущённо отвёл глаза и пожал протянутую ладонь, а я повернулся к следующему, молодому парню в расшитом золотом кафтане. Выставил пальцы, изображая стрельбу по-македонски. Что-то глинтвейн их врезал по башке сильней, чем казалось по началу.

— Ию-юль! — протянул я. — Месяц крутого Михи. Спасибо за племянника, дружище! Каждое лето мы мчим в Севастополь на день его рождения. Смотрим, как он растёт. Бодливой корове Бог рогов не дал, ну ты в курсе. Я раньше сильно переживал по этому поводу, а теперь вот как-то отошло это всё. Здорово в тебе: лето, путешествие, море и любимый малыш. Я очень тебе благодарен!

Я встал напротив следующих двух и покачал головой.

— Август и сентябрь… Мда-а. Дали вы джазу…

Оба потупились, сентябрь шмыгнул носом:

— А я что? Это он всё подстроил, ты ж в нём выехал.

— Выехал, — покачал я головой. — Поездка была… Знаете, мне тридцать лет, даже больше, снились эти маленькие городки: Гаджиево, Гремиха. Иногда просто такими, какими они были в моём детстве, иногда изменившимися неузнаваемо. Как-то раз мне приснилось, как я иду по Гремихе, веду на поводке Дели, нашего русского спаниеля. Полярная ночь, снег, заброшенные дома с выбитыми стёклами. И вдруг я встречаю бабушку. От неожиданности выпускаю поводок из рук, и Дели скрывается где-то за сугробами. Мы бежим её искать. Я переживаю: Гремиха — остров летающих собак, суровое место. Не зря англичане остановились в устье Йоканьги, когда выбирали, где построить свой концлагерь. Я мечусь по тёмному, почти вымершему городу, кричу: "Дели! Дели!", но её нигде нет. У неё ещё и бока лысые: обварили её кипятком на третьем году жизни, а на улице мороз. И ещё думаю о том, как не потерять из вида бабушку. Не могу я снова её потерять. А она говорит: "Надо разделиться, иначе не найдём". Я рыдаю, как ребёнок, сопли от мороза в носу застывают. "Нет, не надо!", кричу, "Я хочу тебя видеть!" А она качает головой и уходит куда-то за угол. Я за ней, а там — пусто. Никого. Проснулся на мокрой подушке, весь в слезах и соплях. Тогда уже ни бабушки, ни Дели в живых не было. Что-то я отвлёкся. Я в тебе, август, выехал, проехал через Карелию, приобрёл нового друга. Всё было здорово, но Карелия не тронула моего сердца. Не ёкало в нём ничего. И я уже думал, что достигну своей главной цели: избавлюсь от этой чёртовой заражённости севером, пока не влетел на Кольский полуостров. Я гнал по трассе Кола без остановки, даже не остановился у знака "Полярный круг", чтобы сложить свою пирамидку из камней. Ехал через эти инопланетные пейзажи: болота, озёра с водой настолько чистой, что деревья над ними и в отражении неотличимы друг от друга. Когда слева появилась первая сопка, я остановил машину и впервые вылез из салона с включённым климат-контролем. Вдохнул воздух, напитанный сыростью, грибами, торфом, увидел низкие облака на каменистом боку сопки, и слёзы брызнули у меня из глаз. Честно, прям как у клоуна на арене, сжавшего под мышками резиновые груши с водой, только я — по настоящему. Стоял, рыдал и не мог надышаться. Что-то много у меня от вас слёз. Несолидно взрослому дяде…

— Извини, — виновато потупился сентябрь.

— За что? — удивился я. — За то, что не дал мне превратиться в бесчувственное полено? За то, что у меня до сих пор голые нервы торчат наружу, и я остро чувствую себя живым? За то, что я знаю, что на Земле есть моё место? Это был невыносимый отпуск. Я был в состоянии непрекращающегося катарсиса. Уходил в тундру и бродил по ней, с ужасом считая оставшиеся дни. А в последний день ушёл чёрт знает куда и начал писать первую книгу в своей жизни. Это ты, сентябрь, подарил мне эти сокровища. Я не знаю, как тебя благодарить. Ну вот, опять, как дитё малое, — я шмыгнул носом и повернулся к Октябрю.

— Это было больно. В тебе я усыпил нашу Дельку. 17 лет она прожила с нами, и мы бились за её жизнь до тех пор, пока врач не сказал: "Отпустите её. Она уже не выздоровеет. Вы только мучаете пса. Не будьте эгоистами". И я согласился. Жена с сестрой сидели под клиникой, а я держал Дели, пока ветеринар делал последний укол в её жизни. Я ревел белугой и пугал клиентов ветклиники, ждущих своей очереди в коридоре. А потом он вручил мне перемотанный скотчем пакет с телом моей собаки, и я в нарушение правил закопал её под грецким орехом в месте, откуда видно море. Я собрал все камни в округе, наваливая курган, чтобы другие собаки не выкопали мою девочку. Нам тогда было очень больно. Мы курили и не могли разговаривать друг с другом, потому что любое сказанное слово прорывало плотину, и мы опять начинали рыдать. А потом я получил в тебе Вид на жительство. Когда мы возвращались в Севастополь, не думали, что наше гражданство находится где-то в центре ФМСовской преисподней, и нам придётся пройти до него все круги бюрократического ада. Почти 4 года длилось это странное путешествие, но и оно закончилось. Кстати, свой новый паспорт я получил в тебе. Спасибо за это! На самом деле в тебе было много хорошего, просто горе почему-то лучше держится в памяти, чем радость.

Я повернулся к ноябрю. Бесцветному, невзрачному, в сером сюртуке, испещрённом пятнами так, что не поймёшь: то ли принт такой странный, то ли просто грязь.

— И тебе привет. Я живу сейчас в городе вечного тебя. Москва зимой — зрелище так себе, честно. Ну ничего-ничего, что ты так насупился? Климат такой. Зато в тебе случилось одно важное событие: я решил исполнить свою старую мечту и записался в автошколу. С этого момента закончился период затяжной депрессии и началась новая счастливая жизнь. Кажется: какая глупость: автошкола, что она могла изменить? А на деле изменила всё. Стала первым шагом, после которого я уже не останавливался. Знаешь, я сейчас иногда думаю: а что у меня раньше в жизни было, кроме работы? И удивляюсь, как я выживал тогда. Спасибо тебе за этот пинок под зад, дружище!

Я озадаченно посмотрел на утоптанный снег с краю с парой раздавленных окурков.

— Долго он пудрится… Ну ладно. Вернётся Декабрь, передайте