Длинная лодка с высокими бортами не шла к пристани, алетела. Там уже, несмотря на раннее утро, виднелись галдящие стайки пестроодетого люда. Под причалом колыхались лодьи, учаны, шнеки, даже чуйни. Воздухсвеж, резок и прозрачен, хотя когда ветер менялся, чувствовалось гнилое дыханиебольшого града с его стоками нечистот, испражнениями скота на бойнях, запахамисыромятных кож.

От причала прямая дорога вела к бревенчатой стене города,над ней вздымаются крыши детинцев и храмов, общинных амбаров и складов, столбысвятилищ. Хатки и землянки простого люда лепились у подножия горы.

Двенадцать пар весел мощно вспенивали воду. На носу стоял,придерживаясь за поручень, высокий мужчина в нарядной одежде. Моложавоебесцветное лицо, похожее на ком рыхлого теста, было обращено к причалу. Белые иредкие брови можно было рассмотреть лишь при большом старании, но глубокосидящие глаза говорили, что их хозяин всегда настороже, умен, а мешки подглазами кричат, что вовсе не так молод, как выглядит издали.

За спиной загремела злобная брань. Звонко щелкнула плеть,кто-то вскрикнул. Краем глаза человек с бесцветным лицом посматривал какнадсмотрщик деловито сматывает бич. Измочаленная плеть разбухла от крови. Неосталось спины, а гребцов на лодке двадцать четыре, где бы не вздувалиськровавые рубцы! Зато, подумал он холодно, они прибыли в Куявию всего за двадня. Не то, что пороть, зарубить всех не жаль.

Человек с бесцветным лицом слышал за спиной злорадный голос:

— Ну, лохматый? Все еще мечтаешь сбежать?

В ответ донеслось злобное рычание. Гребцы мрут как мухи, аэтого поймали на берегу два дня тому, взяли сонного. Тут же на шею железныйошейник, приковали к веслу. Гребет за двоих...

Появился младший надсмотрщик, от него несло чесноком истарым салом. Заорал, швырнул на причал веревку. Там поймали, суетливо ибестолково потянули лодку ближе. Среди зевак и бездельников в передние рядылезли портовые девки, размалеванные, с открытыми платьями. Запах сырой рыбы,пеньки и топленого жира стал сильнее, повис в воздухе как грязная брань.

Не дожидаясь, когда борт ударится о толстые бревна причала,хозяин лодки прыгнул. Подкованные сапоги звонко ударили по толстым доскам.Сзади стукнуло, в спину обдало брызгами. Причал содрогнулся от толчкапричалившей лодки. Растолкав толпу, вперед пробился и схватил в объятияприземистый раскормленный человек. Был он одет пышно, жирные щеки лежали наплечах, а три розовых подбородка свисали на грудь. Больше всего походил нараскормленного поросенка, даже губы сложил пятачком, будто собирался хрюкнуть.

За его спиной держался человек постарше, сгорбленный. Улыбкане сходила с лица, но глаза были настороженные.

— Кажан! — сказал торопливым голосом первый, похожий напоросенка. Он суетливо оглянулся, сказал уже тише, — Кажан!

— Здравствуй, Голик, — ответил новоприбывший, его бесцветноелицо дернулось, — зная твою лень, мог ли я подумать, что встретишь в такуюрань!.. Здравствуй и ты, Ковань.

Голик сдавил его толстыми пухлыми ручками, отшатнулся впритворном ужасе:

— Как я мог?.. Не прийти встречать будущего правителя?

Кажан сдвинул бесцветные как у поросенка брови:

— Не шути так. Это ты рвешься к трону.

— Да ладно тебе. Мы знаем, кто через три дня накроет своимзадом престол.

Он рассыпался в мелком дробном смешке. Ковань тоже приятноулыбался и отводил глаза. Он все время суетливо давал дорогу обоим, сдвигался встороны, без нужды пожимал плечами.

Кажан покачал головой:

— Про меня пошел слух, будто я не то из могилы, не то вообщеиз преисподней. Мол, потому такой бледный... Не ты ли пошептал нужным людям?Так что мне все равно мозговая косточка не достанется. Деритесь без меня.

Из лодки послышалась брань, глухие удары. Надсмотрщиккого-то остервенело бил ногами. Голик вопросительно вскинул брови, холеное лицобрезгливо скривилось. Кажан отмахнулся:

— Пленный на веслах... Дик, звероподобен. Языка нашего незнает.

— Разве есть такие земли? — удивился Голик.

— Похоже, добрел из Славии.

— Гм... славы, как я слыхивал, своих лесов не покидают.

— Как видишь, что-то занесло. Помешанный, наверное... Носилен как стадо быков. Его посадили одного, где рвали жилы двое. И то едвавесло не сломал!

Голик покачал головой:

— Никто не знает славов как следует.

— Ну да ладно. Много собирается гостей?

— Шутишь? — отшатнулся Голик. Он взглянул за поддержкой наКованя. — Светлану, царскую дочь, отдали в жертву богу войны Маржелю, а онавдруг вернулась цела и невредима! Тут не только из соседних городов прибыли всезнатные, но из дальних царств едут и едут... Потому и довелось отложить. Не всепоспевают к сроку. Иные прислали гонцов, что выезжают с дарами, просятдождаться. Хозяева постоялых дворов спешно переоборудывают для гостей сараи,сеновалы, даже погреба. В город стягивается все ворье и непотребные девки...иные красивые настолько, я уже присмотрелся, что могли бы украсить и царскийдворец.

Кажан кивнул, знал сластолюбие этого царедворца:

— А что говорят?

— Волхвы? — догадался Голик. — Таскают друг друга за волосы.Одни клянутся, что Маржель принял жертву, а другие — нет, раз вернул. Этихстановится все больше...

— Твоими стараниями? Или твой Ковань постарался?

Голик покровительственно похлопал Кованя по сгорбленнойспине. Тот искательно улыбался, зубы показывал мелкие и редкие, но это былизубы хищника.

— Ковань... — подтвердил Голик довольно. — Глупо упускатьслучай, если сам прет в руки. Мол, теперь беда вовсе грянет неминучая. И однойжертвой из царской семьи не отделаешься!

Кажан согласился:

— Да, на этот раз под нож уйдет вся царская кровь. Ивоцарится другая династия!

Голик низко поклонился ему, как кланяются царю. Но чересчурнизко, пряча усмешку. Следом поклонился и Ковань, еще ниже, подобострастнее.Кажан сделал вид, что не заметил. С той стороны причала к ним спешили сборщикипени за топтание земли куявской.

Мрак озлобленно ждал, когда его прикуют к длинной цепи.Других уже сковали вместе, продели общую цепь. У захвативших его людей естьопыт, видно. Лишь закрепив на новой цепи, расклепывали старую. А его приковалипоследним, сам самого сильного. Захочет бежать, должен тащить за собой всех.