Валентина Никитина

Военные истории

ВОЙНА-КАК ЧУМА…

Анохин вытащил из нагрудного кармана узкую плитку, разломил на три равных куска — держи Ваня! И Джеку порция, как равному. Ешь! — он сунул кусок шоколада в темноту, откуда сверкнули два глаза, шершавый язык слизнул шоколад с руки, послышался хруст.

— Хрустит-то как! — Иван осторожно глотал сладкие кусочки, предварительно растапливал их во рту, — будто на весь лес слыхать. Любишь сладости, как девчонка?

— Нет, — Петр усмехнулся в темноте белой полоской зубов, — это чтоб на курево не тянуло. Бросить хочу, а душа тянет. Тут шоколад и спасает. На всякую болячку есть свое средство. Странный ты парень, Иван, вот уж две недели в наряд ходим вместе, а ты все молчишь! Неразговорчив.

— Такая служба! Слушать надо.

— Ты лес знаешь, охотником раньше был?

— Был. У нас в селе, поди все охотники. Сперва с отцом ходил, потом и сам.

— Где это?

— Западная Сибирь, к северу от Тобольска. Леса там густые, дичи мною, и птицы летом на болотах. Раздолье.

Он лег на спину, разглядывая черное звездное небо, потом искоса глянул на своего напарника. Тот лежал в траве, подперев голову левой рукой, задумчиво откусывал зеленый стебелек, смотрел вниз. Там, метрах в ста от вершины лесистого холмика, где Иван и Петр находились в дозоре, темнела река, за которой начина¬лась западная, немецкая часть Польши. — Сдается мне, где-то видел я твое лицо, а где — не помню. Шрам этот, на щеке, откуда у тебя?

— Это грехи юности. Мне тогда было, как и тебе сейчас, лет двадцать. Добровольцем я был, в царской армии, против немца мы стояли в Пруссии. Ночью из разведки возвращались, трое старых солдат и я, зеленый еще был, новобранец. Задание выполнили, а по пути домой наткнулись на немецкий блиндаж. Мои товарищи ползком, в сторону, а меня любопытство одолело. Подполз, смотрю — окопчик, в нем Дверь приоткрыта, из блиндажа музыка — кто-то на губной гармошке играет. Я только нос в дверь сунул, в руке гранату приготовил, а оттуда кто-то меня штыком по морде полоснул. Немецкий штык обоюдоострый.

— Сиганул я из окопчика, и успел в дверь гранату швырнуть, а там у них, видать, ящики с гранатами были. Весь блиндаж на воздух влетел. Скажу я тебе, много видел на войне, но в тот раз напугался до потери сознания. Догнал своих, хотели уж идти искать меня.

Они мне прямо в поле, под луной, надавали тумаков, избили основательно. Потом командир роты дал еще пять суток карцера за нарушение дисциплины…

— А за блиндаж?

— За блиндаж отдельным порядком, Георгия 3-ей степени получил, но сохранил шрам и страх в душе. На войне всякое бывает.

— Слышь, Петр, я два года здесь прослужил, были у меня разные напарники. Только не пойму, зачем мы с тобой эту нору целую неделю копали? Мозоли до сих пор болят! Начальнику не сказал я, но ты мне скажи, какой толк в этой норе? Лес густой, наш лес, каждый бугорок знаем…

— Это старая привычка, с прошлой войны осталась. У нас часто снарядов не было. Немец сыплет снаряды, куда деваться! Сидим в окопах, земля спасает, а если снаряд в окоп угодит — каюк тебе, не воскреснуть. Голь на выдумки хитра, сам знаешь. Стали мы из окопа вбок норки рыть, там и в дождь сухо, и тепло. Натянешь шинель на нос и спишь спокойно, а наверху артподготовка идет, земля дрожит, но два метра никакой снаряд не пробьет…

— А зачем, зачем? — улыбнулся Иван, — войны никакой нет! От винтовки нора не нужна.

— Войны нет, это верно, — Петр оглянулся на него в темноте, снова перевел взгляд на реку, — только гарантий у нас нет, что однажды вместо пули сюда снаряд не прилетит. Чтоб победить, нужно быть живым, а чтоб быть живым, нужно уметь вовремя отступить, если выхода нет. Умереть всегда успеешь и умирать на¬до со смыслом. Ничего хуже нет глупой смерти. Вот, смотри, с нашего холмика видать реку, пойму на той стороне, почитай километров на пять, да лес на нашей стороне видать на километр в обе стороны.

— Обзор хороший, а это значит, что и нас, и наш холмик со всех сторон хорошо видать. В случае какой заварухи первый снаряд прилетит сюда. За деревьями не спрячешься, земля нужна. Норку мы с тобой откопали просторную, как пещеру, в каких древние жили, и безопасную, потому что с восточной стороны холма, с тылу. Пусть будет, на всякий случай…

— Думаешь, война будет?

— Кто их знает! Век наш, Ваня, плохой. Я две войны прошел, Первую и Гражданскую. Может и третья война скоро будет!

— Почему так думаешь?

— Вишь, пришли мы в Польшу, освободили наших братьев, украинцев и белорусов, но земля-то эта польская. Плохо это! А за рекой тоже земля польская, а там немцы стоят, на нас с тобой сейчас в бинокли смотрят. Немец нынче не тот, что был в Первую войну. Занял поди всю Европу. Аппетит ничего себе. Как закончит Европу, может и к нам в гости пожаловать. Земли у нас много, Ваня, богатая наша Россия. А ты никогда не думал уйти туда, на Запад? — Петр приблизил лицо, глянул Ивану прямо в глаза.

— На Запад? Это как же? Я русский! Чего мне там делать? Ну и мысли у тебя, Петр! А еще — пограничник!

— Это так, Ваня, между нами, не скажи никому, лад¬но? Я это к тому, что ты пострадал от нашей власти. Отца твоего арестовали, ты мне сам говорил…

— Это верно, арестовали, — голос Ивана зазвучал глухо, — только что я могу поделать? Может еще вернется! А дома Анюта осталась, мать да сестра, все свое…

— А в личном деле писал, что отец арестован?

— Не-ет, это я тебе только, по-дружески! Разве в деле все напишешь!

По моему личному делу, я сирота, и точка. Пришел в Омск, было мне пятнадцать. Грузчиком в порту два года был. Вот жизнь была, раздолье! Днем мешки и ящики потаскаешь, вечером тебе деньги платят, на¬личными. С ребятами