Автоматные очереди крошили листья и сочные стебли в зеленый салат, осыпающийся на землю. Она была влажной и вонючей, как черная жижа, которую откачивают из забившегося водопровода. Здешние джунгли представляли собой сплошные мангровые болота – вязкая грязь, непроходимые заросли кустарниковых пальм и переплетения древесных корней, хватающих за ноги, словно щупальца спрутов. Проведя здесь несколько дней, вы начинали подозревать, что находитесь в пекле, причем не в качестве грешников, которых помучают и отпустят, а в качестве вечных обитателей ада, которым суждено остаться здесь навсегда.

Жизнь тут была чертовски трудной. Смерть, как правило, тоже.

Новая очередь прошла так близко, что Лунев и Джамбо синхронно уронили головы во взбаламученную воду. Их обстреливали с двух армейских джипов и не жалели патронов, хотя в заросли соваться не рисковали, опасаясь напороться на ответный огонь. Очень правильно опасались: Лунев и Джамбо пробрались в заболоченные джунгли не на рыбалку и не для ловли местных крабов. Они тоже были вооружены. И стреляли куда лучше той деревенщины, что даром переводила боеприпасы, отсиживаясь в своих вездеходах.

Бывший майор ВДВ Андрей Лунев числился военным инструктором повстанцев, провозгласивших себя «Демократической армией освобождения». Почти все они, как и Джамбо, принадлежали к племени хату, которое испытывало острую неприязнь к мьянгам. Что они, одинаково черные, как болотные бакланы, не поделили между собой, Лунев в точности не знал. Неинтересно это ему было. Он в Африке работал. Воевал. Получал за это неплохие деньги. Половину проматывал в городских кабаках и борделях, примерно треть тратил на жратву, пойло и снаряжение, остальное отправлял домой, матери. Сколько он ее не видел? Три года? Четыре?

Высунув голову из воды, Лунев прислушался. Стрельба стихла. Скорее всего, это означало, что патруль, посчитав свою миссию законченной, покатил дальше по просеке, объявленной линией разграничения. Дяденьки и тетеньки из ООН призывали братские народы хату и мьянгов прекратить огонь и сесть за стол переговоров. Те соглашались, брали гуманитарные подачки и продолжали воевать, потому что это было куда увлекательнее, а главное, прибыльнее, чем возделывать землю или собирать бананы.

– Ушли, – сказал Джамбо, скаля свои здоровенные белые зубы с налипшей на них тиной.

Его мокрая физиономия сверкала, как ботинок, намазанный буйволовым жиром. Впрочем, сухая она тоже была блестящей. Улыбчивые африканские аборигены при жизни прямо-таки сияли. Убитые, они становились какими-то тусклыми и пепельно-серыми. Джамбо был пока что очень черным и очень блестящим.

– Повезло, – сказал он по-английски. – Мы счастливые люди.

Джамбо – это вообще-то не имя, а прозвище, точно такое же, как Лунь. Имена тут были не в ходу. Надгробия и эпитафии тоже. Мертвецов закапывали в неглубоких ямах, вместе и по отдельности. Лунев не стал оставлять залог, чтобы его тело, в случае неблагоприятного исхода, отправили самолетом на родину. Маме такой подарок ни к чему. Пусть лучше считает, что он совсем забыл ее и живет где-то своей жизнью.

Как всегда, при мысли о матери, находящейся в тысячах километров от заболоченных африканских джунглей, перехватило горло и потянуло курить. Лунев бросил взгляд на Джамбо, решая, не попросить ли у того сигаретку из заветного непромокаемого мешочка, и замер. Напарник находился гораздо ближе, чем во время обстрела, и продолжал придвигаться, стараясь издавать как можно меньше плеска. Его глаза были глазами убийцы. В правой руке он держал десантный нож с зазубринами на обратной стороне клинка.

Обиды не было. Страха тоже. Даже удивления или разочарования Лунев не испытал. Он сразу все понял. Деньги. Уходя в разведку, он взял с собой гонорар за минувшие полмесяца. Три тысячи американских долларов, свернутых в трубочку, бережно замотанных в целлофан и спрятанных в нагрудный карман справа. Если бы можно было забрать их, не убивая Лунева, Джамбо так и поступил бы. Но он не видел иного способа, кроме как прикончить инструктора и свалить его гибель на мьянгов. Стрельбу все слышали. Погибший Лунев остался где-то в джунглях. Ищите, если хотите. Хотя кому это понадобится? И останется он гнить в болотах, постепенно превращаясь в вонючую черную жижу.

Примерно так думал Джамбо, готовясь полоснуть Лунева по горлу или всадить ему нож между ребрами грудной клетки (слева, а не справа, чтобы, не приведи господь, не повредить заветный рулончик). Это были его последние мысли. Не видимый под водой клинок Лунева вонзился ему в самый низ живота и рванулся вверх, выпуская зловонные кишки в такую же зловонную жижу, поверх которой словно плеснули красной краски.

Завершив молниеносное движение, Лунев отступил – и как раз вовремя, потому что, схватившись левой рукой за рану, Джамбо попытался правой завершить начатое.

Тщетно. Нож рассек лишь покрасневшую болотную воду, не причинив вреда ни ей, ни Луневу.

– Дурак, – сказал тот Джамбо. – Запомни, мой нож сам из рукава выпрыгивает. Хотя не надо, не запоминай. Теперь тебе все равно.

И в самом деле: напарник опрокинулся навзничь, взметнув целые фонтаны брызг. Несколько секунд на поверхности виднелось его посеревшее лицо с огромными, как теннисные шарики, глазами, а потом утонуло, оставив после себя бурлящие пузыри.

Еще до того, как они сошли на нет, Лунев повернулся к ним спиной и направился на запад. Жалел он только об одном: не успел стрельнуть у напарника сигарету. Впрочем, курить надо бросать. Вредная привычка. Опасная для жизни. Не такая, как пули, но все ж таки…

* * *

Вечером того же дня Лунев сидел в палатке поляков, с которыми вел нескончаемую игру в преферанс. Зарабатывали они достаточно, чтобы позволить себе электрогенератор, а значит, и холодильник, в котором не переводились запасы пива и другого спиртного. Поскольку Лунев постоянно проигрывал, здесь ему наливали бесплатно и щедро. Сегодня он остановил выбор на джине. Горчинки захотелось. Была ему горчинка!

В самый разгар партии, когда носатый Северин объявил мизер и откинулся на спинку своего матерчатого креслица, в кармане Лунева что-то булькнуло. Он не сразу сообразил, что это был сигнал, оповестивший о получении СМС. В Африке он телефоном практически не пользовался и вспоминал о его существовании лишь при необходимости выяснить, который час.

– Сейчас поймаем, будешь знать, – забормотал Кшиштоф, весь состоящий из шипящих, как его имя. – Лунь, открывайся.