Клавдия Владимировна Лукашевич

Дядюшка-флейтист

Предисловие от издательства

Известная русская писательница Клавдия Владимировна Лукашевич (настоящая фамилия Хмызникова, урожденная Мирец-Имшенецкая) родилась в 1859 году в семье обедневшего помещика.

В течение многих лет она преподавала русский язык, была составительницей детских календарей, учебников и хрестоматий для начального обучения, пособий для проведения праздников для детей и юношества.

Литературную деятельность Клавдия Владимировна начала в 1880-х годах. Она сотрудничала практически во всех детских периодических изданиях — писала исключительно для детей в разных жанрах: повести, рассказы, очерки, пьесы, биографии великих людей. Ее «Азбука — сеятель и первое чтение для школы и семьи» (1907) выдержала множество изданий. Сборники рассказов писательницы для детей младшего («Зернышки», 1889 и др.), среднего и старшего возраста («Босоногая команда», 1896 и др.) были в свое время очень популярны. Широкую известность получили также ее автобиографические повести «Мое милое детство» (1914) и «Жизнь пережить — не поле перейти» (1918), повесть о В. А. Жуковском и другие произведения.

В годы Первой мировой войны Лукашевич содержала на свои средства палату для раненых в лазарете им. Л. Н. Толстого (ее собственный сын погиб на фронте в 1916 году), устроила приют для детей воинов, ушедших на фронт.

После революции увидели свет лишь два рассказа писательницы: «Сын-стрелочника» (1927) и «Митрофашка» (1924), выпущенные кооперативными издательствами. Последние годы Клавдия Владимировна жила в крайне стесненном материальном положении, скончалась в 1931 году.

В книгу включены две повести: «Дядюшка-флейтист» и ее продолжение «Сиротская доля».

Наташа живет в семье брата своего покойного отца. Этот тихий и безответный человек сам далеко не богат и выбивается из сил, пытаясь прокормить семью. Его жена и дочь невзлюбили сироту с первого взгляда и не стесняются срывать на ней зло. Но у хозяина дома есть еще один брат. В этом добром, хотя и несколько чудаковатом дядюшке Наташа находит родственную душу. Согретые взаимной привязанностью, эти двое гораздо увереннее шагают по жизни.

Дядюшка-флейтист

Неудачная просьба

Наступил вечер. Марья Ивановна зажгла небольшую фарфоровую лампу и надела на нее розовый бумажный абажур. Приятный свет озарил низкую продолговатую комнату, убранную с некоторым щегольством. Мягкий диван и два кресла были обиты красным ситцем с большими желтыми букетами; перед диваном стоял круглый стол с узорчатой клеенкой; между окнами висело небольшое зеркало, рядом приютился столик с высокими стеклянными подсвечниками, на которых красовались огромные бумажные розетки в форме розанов. На стенах висели литографии в узеньких золоченых рамках: на двух были изображены дети с собачками — один плачет, другой смеется, на других — яркие пейзажи. Тут же у стены стояло старинное фортепиано с бронзовыми ручками и этажерка, покрытая пестрой вязаной салфеткой; этажерку украшали чайные чашки, вероятно, даренные в именины, масленка в виде огурца, серебряная солонка и несколько дешевеньких статуэток; на окнах из-за тюлевых занавесок виднелись тощая герань и фуксии. Квартира была тесная, с низкими потолками, где-то на окраине города, в одном из тех небольших деревянных домов, где ютятся бедняки, всю жизнь проводящие в тяжелом труде.

Марья Ивановна, засветив лампу, стала накрывать на стол. Это была женщина высокая, полная, с красным лоснящимся лицом, покрытым веснушками; движения ее, несмотря на полноту, были быстрые, манеры — решительные. Она проворно гремела чашками и ложками, двигала столом и стульями. Затем Марья Ивановна поспешно скрылась из комнаты и бегом вернулась с гулко кипящим самоваром, грузно опустилась на стул, заварила чай и, сложив на груди руки, задумалась.

В углу за диваном что-то зашуршало и грохнулось на пол. Марья Ивановна вздрогнула и обернулась.

— Фу, как ты меня испугала! Я совсем о тебе забыла. Чего ты там возишься?! — недовольным тоном проговорила она.

— Я, тетенька, катушку уронила, — послышался тихий ответ; из-за дивана выглянуло худенькое личико с остриженными под гребенку белокурыми волосами и большими задумчивыми глазами, над которыми резко выделялись темные приподнятые брови, придававшие лицу выражение не то испуга, не то удивления.

— Липочка! Петр Васильевич! Идите чай пить! — низким, грудным голосом кликнула Марья Ивановна, не обращая больше внимания на девочку за диваном.

За тоненькой перегородкой послышалось движение. Отворилась дверь, и вошла девушка — полная, черноглазая, как две капли воды похожая на сидевшую за столом женщину. Девушка была в широком розовом ситцевом капоте[1]; волосы ее на лбу были завиты в бумажные папильотки[2]. Она поспешно подошла к зеркалу и стала внимательно разглядывать свое лицо.

Из-за дивана на смотревшуюся девушку устремились любознательные детские глаза. «Это Липочка опять на свой нос смотрит», — мелькнуло в стриженой белокурой головке.

— Ах, это противное кривое зеркало! Ну когда вы, мамаша, соберетесь купить хорошее? Своего лица узнать нельзя! — воскликнула черноглазая девушка.

— Подожди милая. Вот когда твой батюшка свою роденьку[3] с рук спустит… тогда можно будет и о наших удобствах подумать… Тогда и зеркало тебе купим.

— Смотрите, мама! Какая досада! Опять отчего-то у меня нос краснеет… Что мне делать?!

— Помажь на ночь кольдкремом[4], — посоветовала мать.

Развалистой походкой Липа подошла к столу, села удобно на диван и отложила себе с сухарницы половину булок.

— Не осталось ли у нас, мамаша, ливерной колбасы да вареньица? — спросила она гнусавым голосом, небрежно положив локти на стол.

Мать ласково улыбнулась:

— Ишь ты лакомка! Избаловала я тебя! Так и знала, что за чаем попросишь… Конечно, припрятала…

Она поднялась, достала из шкафа кусочек колбасы, чашку с отбитой ручкой и отдала все дочери.

— Петр Васильевич, да иди же чай пить! Наталья, бери свою кружку! — сказала Марья Ивановна, отставляя на край стола желтую кружку и откладывая ломтик хлеба, два сухаря и кусочек сахару.

Наташа вышла из-за дивана. Это была бледная, худенькая девочка лет семи-восьми, одетая в какой-то старый длинный балахон и в стоптанные туфли. Робко ступая по полу, она тихо подошла к столу, взяла кружку и отнесла ее на стул, к которому заранее подставила скамеечку. Девочка стала пить чай, жадно поглядывая на Липу и провожая глазами каждый кусок булки, который та, обмакнув в варенье, подносила ко рту. Хотелось ли ребенку попробовать вкусного или ее занимало чавканье девушки — так и осталось неясным.

В это время вошел высокий белокурый господин в очках, худощавый, сутуловатый. Из всех присутствующих только