Б. Рожнев

Пограничные были

Снежные призраки

Сержант Гапонин тяжело поднялся с кровати, застегнул ворот гимнастерки, расправил ее под ремнем. Третий день он чувствовал себя отвратительно. И все же к моменту, когда нужно было отдавать приказ выходящему на границу наряду, он с трудом, но преодолел недомогание.

— Приказываю... выступить на охрану государственной границы... — Голос его твердел.

Солдаты четко повернулись и вышли из помещения. Сразу же за порогом ветер бросил им навстречу охапку колючего, как песок, снега и пробрался под полушубки.

Проводив наряд, Гапонин оглянулся на спящего Гапурова и решил пока не будить его. Тому предстояло дежурить всю ночь — и за часового, и за дневального. На себя он уже не надеялся.

Гапонин подошел к аптечке, висящей на стене, достал таблетку аспирина и бросил в рот. Нагнувшись к печке, он открыл дверцу и подбросил полено. Оно сразу вспыхнуло и осветило его усталое и обросшее лицо. Посмотрев на играющие языки пламени, он захлопнул дверцу. От ее стука проснулся Гапуров, потянулся и весело сказал:

— Такой сон видел, товарищ сержант. Иду по городу, а на каждом перекрестке шашлычная. Шашлычник зазывает покупателей: «Ай, свежий шашлык! Ай, румяный шашлык! Подходи, пожалуйста!» У меня страсть как разгорелся аппетит. Подхожу, и вдруг... Стук! Открываю глаза, а я здесь.

Прищелкивая языком, он поднялся с койки, налил в кружку чая. Выпил, оделся и, взяв оружие, доложил:

— Рядовой Гапуров к службе готов!

— Добро, Чары! Поглядывай во дворе и слушай телефон. Вернутся Росляков и Паландин — разбуди.

— Хорошо, сержант, хорошо. Не беспокойся. Все будет сделано... — Последние слова Гапуров произнес с явным акцентом.

О телефоне Гапонин сказал на всякий случай. Но был твердо уверен, что на заставе предпринимают сейчас все возможное, чтобы восстановить связь с постом.

Три дня назад они ранним утром сменили пограничный наряд на этом самом отдаленном и самом высоком посту. А ночью поднялась метель. Связь с заставой прервалась. Занесло все тропы и ущелья. В горах начались обвалы. О смене нечего было и думать. Вот тогда-то Гапонин и приказал Гапурову собрать все продукты и ограничить их выдачу. Сержант понимал, что метель может продлиться неделю и даже больше. И все это время им, четверым пограничникам, оторванным от заставы, придется быть на посту.

Из продуктов у них оставались буханка хлеба, пшенная крупа, которую солдаты недолюбливали, три банки рыбных консервов, пачка сахара и чай.

На четвертый день Гапонин заболел.

Вначале он старался скрыть это от подчиненных. Но Гапуров, проснувшись однажды, услышал, что сержант с кем-то разговаривает. Он приподнялся на локте, прислушался и вдруг понял, что командир бредит.

Утром он заставил сержанта принять несколько таблеток. Но они не помогли. Температура не спадала. Гапонин метался на койке в бреду.

Тогда солдаты решили поочередно дежурить около командира. Он часто впадал в забытье, но приходя в себя, неизменно спрашивал:

— Связь есть?

И слышал один и тот же ответ:

— Никак нет, товарищ сержант...

Ночь. Рядовой Росляков шел впереди, прокладывая тропу в глубоком снегу. Идущему сзади Паландину было легче. До поворота, куда обычно наряды доходили за двадцать минут, Росляков потратил тридцать пять. Под козырьком скалы присели отдохнуть.

— Да, погодка, — заговорил Паландин. Он тяжело дышал. — Интересно, сколько еще дней продлится метель?

— Неделю, как минимум, — отозвался Росляков. Он знал это по опыту прошлых зим.

В горах такие метели обычно вызывали снежные обвалы, которые огромными лавинами обрушивались на дороги и тропы. На очистку их посылались большие группы людей с бульдозерами и тракторами.

Паландина очень беспокоило отсутствие связи с заставой. Будь дорога, им давно бы уже прислали смену. Сидели бы они сейчас в кругу друзей на заставе и слушали нескончаемые байки Ивана Коржика. Нередко героями их был кто-нибудь из присутствующих.

Не обошел Коржик вниманием и самого Паландина. Все знали, что он сочиняет стихи. Иван изобразил его в роли мечтателя-поэта, написавшего лирические стихи о девушке, которую он ни разу не видел. Поэт встречается с девушкой и разочаровывается: то, что он создал в своем воображении, не соответствовало действительности. Смеялись долго и от души.

На Коржика нельзя было обидеться. Ведь он делал все без злобы. Ребятам это нравилось, и часто они сами просили его рассказать что-нибудь повеселей. Коржик охотно откликался на просьбы. Сейчас, вспомнив об этом, Паландин улыбнулся. На него, горожанина, попавшего впервые на заставу в горах, непривычно давила тишина. Он раньше не представлял себе, что могут быть такие безлюдные и отдаленные места.

Своей девушке он писал: «Поверь, Наташа, застава наша расположена в таком безлюдном месте, что тут можно скорее встретиться с тигром, чем с человеком».

— Идем, — услышал он голос Рослякова. И все сразу отодвинулось на задний план. Нужно было опять идти по глубокому снегу, подставляя лицо холодному ветру.

Потом они еще отдыхали дважды. Сидели молча. Паландин не решился заговорить первым, а Росляков был вообще немногословным. Недаром Коржик назвал его молчуном. Он так и начал рассказ о нем:

— Жил-был молчун... — И все посмотрели на Рослякова. А потом так и закрепилось: «Спроси у молчуна» или «Иду в наряд с молчуном».

Паландину иногда казалось, что Росляков заблудился, и они находятся по ту сторону границы, идут по чужой земле. Он несколько раз собирался сказать об этом старшему наряда, а потом вдруг узнавал то выступ скалы, то какой-нибудь знакомый камень и успокаивался.

Ему только было непонятно одно: зачем идти в такую погоду на границу? Какой дурак рискнет сейчас ее нарушить? А если даже рискнет, то погибнет, не дойдя до цели. Да потом ведь у них особые обстоятельства: связи с заставой нет, продукты кончаются. Им только бы дотянуть до хорошей погоды. А когда это будет — неизвестно. И зачем нужно идти именно к этому злосчастному ущелью? Ведь оно так далеко от поста. Да и Росляков хорош! Вот уж настоящий молчун.

Был бы здесь начальник заставы! Паландину нравится всегда подтянутый и одинаково строгий со всеми капитан. Именно ему он впервые показал свои стихи. Начальник заставы тогда внимательно полистал тетрадь и, выбрав одно стихотворение, преподал Паландину настоящий урок поэзии, разгромив стихотворение от первой до последней строчки. Но в заключение сказал:

— А вообще — дело