Ольга Богомолова

След

Моя попытка была более чем удачной! Я нашла бутылку Эгилока и сожрала весь.

Уже засыпала, когда окружающие заметили, что-то не так.

Ну и мне, драматичному подростку, захотелось "уйти хлопнув дверью", брякнула что-то эпичное напоследок, прошу никого не винить в моей трагичной смерти, на могилку несите орхидеи".

Приехало два брата-санттара. Ни мой внешний вид полный трагичности, ни полные печали и готовности к смерти глаза не вызывали сочувствия.

С моим бренным телом и израненной душой они не церемонились. Перевернули набок, засунули через рот в желудок шланг и накачали меня водой, как малявки капитошку. Рвало меня сильно и долго, но часть таблеток уже растворилась, давленье падало, я засыпала.

Мужчины взяли меня под белы рученьки и в машину, а после отвезли в заведение с "мягкими стенами" в посёлке Ганино. Врут не мягкие там стены, они плиткой выложены, по крайней мере в реанимации. Там, под капельницей, я и вырубилась, всё это время меня сопровождали два огромных санитара, которых злила очередная малолетка суицидница и постоянно совали под нос ватку с нашатыркой, не позволяя заснуть.

Проснулась я на вторые сутки. Препарат, которого я наглоталась, понижал давление, а у меня болезнь виллебранда в анамнезе, хроническая анемия и как бонус гипотония. То есть давление, моё давление изначально было довольно низкой, а кровь довольно жидкой. Только чудо позволило вытащить меня с того света, но будучи подростком, мозгов оценить произошедшее мне не хватило. Просыпаюсь от того что на меня кто-то смотрит. Я никогда не забуду этот взгляд.

На до мной, склонившись прямо над моим лицом, стояла женщина, её лицо было сантиметрах в двадцати от моего. Её глаза были синие-синие и пустые, казалось в них совсем не было жизни и не отражались блики, как в глазах дохлой рыбины.

Её руки были связаны за спиной, да-да она была в смирительной рубашке, а на животе огромное жирное пятно, потом только узнала, что это след от ожоговой мази. Волосы на её голове были коротко сострижены, они стали первой жертвой, доступной сумасшедшей пироманке.

Таких глаз, какие были у неё, я больше никогда не видела. Глаза в которых отражается настоящие безумие, их не спутать ни с какими другими.

А я, к слову привязана, тугими ремнями к кровати за руки и за ноги. В реанимации психиатрической больницы каждая кровать была оснащена такими ремнями. Клеенчатый матрас холодил обнажённую кожу. У меня забрали всё, даже трусики. Такой беспомощной я не чувствовала себя никогда до и никогда после.

Она стояла рядом со мной и единственное, что её интересовало, есть ли у меня телефон. У меня вообще ничего не было, совсем, я лежала абсолютно голая под простынёй ч большой черной больничной печатью.

Меня отвязали спустя какое-то время, это был незабываемый аттракцион, попасть на который я бы не хотела снова, ни за каки деньги.

Всё это время я была немым свидетелем парада бесконечной боли и страха сопровождаемой запахом мочи, крови и кала.

В реанимации психушки было несколько мест и их пассажиры менялись постоянно, как пятна в калейдоскопе.

Ещё одна женщина вскрыла себе вены после выкидыша, это была 34 неделя, но ребёнок несмотря на срок, не выжил. Она выла, как войт от боли и просила вернуть ей ребёнка. "Отдайте! Отдайте! Отдайте!", в полате со мной она была не долго. На то время, что её откачали она кричала чтоб ей вернули ребёнка, вернули прямо в живот. А после её накачали успокоительными и она стала постоянным пациентом одной из палат в другом крыле, оно было зарешечено и меня туда не пустили.

Та женщина, что я встретила первой и вовсе подожгла себе живот и казалось совершенно не чувствовала боли, она проживала в больнице на постоянной основе и в реанимацию попала из полаты, потому что сначала сожгла себе волосы, а после живот подожгла. Когда ей проводили перевязку, кожи на том месте не было вовсе. Одно сплошное кровавое месиво. И несмотря на травму, она продолжала активно передвигаться по полате, ходила из угла в угол, залазила на подоконник. Словно и не было огромной открытой раны на её теле., но она всегда была связана смирительной рубашкой.

Была ещё одна женщина, не буду ставить диагнозов, я не профессионал в этой сфере. Она постоянно всё забывала и я не говорю о такой забывчивости, как история про выключенный утюг, нет всё гораздо сложнее. У нее были хрупкие кости и уже обе головки больших берцовых костей были сломаны, из-за чего на реанимационной кровати она была зафиксирована в довольно странном положении. Её ноги были разведены в стороны и задраны в верх и жёстко закреплены странной конструкцией, её тоже никогда не развязывали. Она была самая шумная и просила её освободить, ей непременно нужно было куда-то попасть, прямо сейчас. Она не понимала почему её связали. Она не помнила что ей было больно. Она не помнила даже своё имя. Она помнила лишь одно, нужно идти, а куда? Никто не знал, а она не помнила.

Те три дня я видела слишком много для своих семнадцати глупых лет. Важна ли причина почему я хотела свести счёты с жизнью, конечно же я сделал не потому что у меня закончились краски. Произошло нечто страшное с чем я не смогла справиться сама в силу глупости, недостатка образования, но врачам в больнице я тогда конечно же ничего не рассказала, потом и участковому соврала. Почему-то тогда мне казалось, что помочь мне не сможет никто, глупая и маленькая.

То что я увидела там, в стенах реанимации, гораздо больше страха, отчаянья и боли, чем было у меня.

Я на своей коже почувствовала их растерянность отчаянье. Мне было страшно и больно, противно и мерзко, но не так, как тем, кто стали моими соседями.

То, что испытывала я, стало казаться наигранным и не настоящим, не стоящим того, чтоб лишиться жизни.

Я никому не рассказывала, ни о том что была в том месте, не о том почему я туда попала.

Эта история стала моей страшной тайной, тем самым скелетом, который, не вынуть из шкафа и не выкинуть, он часть меня.

Этот короткий отрезок жизни, оставил длинный отпечаток на всём промежутке моей жизни. Ужасный, некрасивый и грязный.

Ничто и никто его не сотрёт. Только недавно я поняла, что и